«Безопасность — это слово, имеющее и частное, и общественное значе-

ние. В последние несколько лет в Кавказском регионе произошел коллапс бе-

зопасности в обеих сферах». С этими словами эксперта Лондонского Инсти-

тута мира и войны Томаса де Ваала трудно не согласиться. Понятия «Кавказ»

и «конфликты» (равно как «Кавказ» и «война», «Кавказ» и «беженцы») оказа-

лись будто зарифмованными позднесоветской и постсоветской историей. Из

семи вооруженных межэтнических конфликтов на постсоветском пространс-

тве пять случились в Кавказском регионе. Это армяно-азербайджанский кон-

фликт из-за Нагорного Карабаха, грузино-осетинский и грузино-абхазский

конфликты, осетино-ингушский и российско-чеченский конфликты. До сих

пор ни один из них не урегулирован до конца. Конфликтное урегулирование

в Карабахе, Южной Осетии, Абхазии, Пригородном районе Республики Се-

верная Осетия не стало необратимым процессом. Параллельно с актуализи-

рованными («открытыми») конфликтами развиваются и латентные («скры-

тые») конфликты, порой переходящие в «открытую фазу». Именно Кавказ

стал своеобразным «поставщиком» непризнанных государственных образо-

ваний на постсоветском пространстве (Нагорный Карабах, Южная Осетия,

Абхазия, Чеченская республика Ичкерия в 1991—1994 и в 1996—1999 годах).

Здесь располагаются три из четырех ныне существующих непризнанных го-

сударств постсоветского пространства. Помимо них на территории Кавказа

существовали и существуют неконтролируемые территории («серые зоны»),

не имеющие даже и непризнанных государственных институтов. К ним мож-

но отнести так называемую Кадарскую зону в Республике Дагестан в 1998—

1999 годах, западные области Грузии в начале 1990-х годов и Кодорское уще-

лье («Абхазскую Сванетию»).

Сегодняшний Кавказ является одним из самых милитаризованных реги-

онов мира. Закавказские государства обладают военным потенциалом сред-

ней европейской страны. В азербайджанской армии под ружьем находятся

70 тысяч солдат и офицеров. Численность личного состава вооруженных сил

Армении составляет 45 тысяч человек. Максимальная численность воору-

женных сил в Грузии в 2006 году составила 31 тысячу 878 военнослужащих.

Помимо военного потенциала трех признанных международным сооб-

ществом государств есть еще и военные машины трех непризнанных образо-

ваний, сопоставимые с армиями признанных государств. Вооруженные силы

непризнанной Абхазии — это 5 тысяч человек, а Южной Осетии — 3 тысячи.

По огневой же мощи обе эти армии практически не уступают грузинской.

Танков у Грузии — 80—100, у Абхазии — 100, у Южной Осетии — 87. Тяжелых

орудий (калибром свыше 122 мм) — соответственно 117, 237 и 95. По данным

руководителя Международной кризисной группы Сабины Фрейзер, в рядах

сил самообороны Нагорного Карабаха служат порядка 10 тысяч граждан Ар-

мении, что составляет половину ее списочного состава.

Помимо армий всех признанных и непризнанных акторов Кавказской

«большой игры» в регионе находятся миротворческие силы. В зоне грузино-

абхазского конфликта на основе мандата Совета глав государств СНГ расквар-

тированы российские военнослужащие; в зоне грузино-осетинского конфлик-

та они действуют на основе четырехсторонних Дагомысских соглашений

1992 года, заключенных между Грузией, Россией, Южной и Северной Осетия-

ми. Совокупный военно-конфликтный потенциал Северного и Южного Кав-

каза сопоставим с ближневосточным. На российском Северном Кавказе глав-

ным вызовом региональной безопасности являются незаконные вооружен-

ные формирования чеченских сепаратистов и диверсионно-террористичес-

кие джамааты в других северокавказских республиках (джамааты «Шариат»,

«Дженнет» в Дагестане, «Джамаат Карачаево-Черкесии» и джамаат «Ярмук» в Ка-

бардино-Балкарии). Помимо этих сил можно назвать также полузаконные во-

енизированные группы (от различных дружинников, служб охраны и без-

опасности высших должностных лиц в национальных республиках до неока-

зачьих образований «русского Кавказа»).

При всем расхождении в определении истоков и причин кризисных и

конфликтных ситуаций на Северном и Южном Кавказе, при всей разноречи-

вости подходов к их урегулированию, и Россия, и Евросоюз, и США сходятся

в одном. Устойчивое экономическое развитие, масштабные инвестиции, вза-

имовыгодное партнерство и полноценная интеграция кавказских держав —

России, Грузии, Армении и Азербайджана — в международное сообщество

невозможны без разрешения активных и латентных межэтнических кон-

фликтов на территории бывших союзных республик Закавказья и автоном-

ных образований РСФСР. Экономическое процветание Кавказа требует пре-

одоления «коллапса» в области безопасности. В причислении России к госу-

дарствам Кавказского региона нет оговорки, равно как и политической пре-

тензии на то, что РФ выполняет в регионе «особую миссию» неоимперского

характера. Во-первых, по своим размерам территория российского Кавказа

превышает независимые государства Южного Кавказа. Во-вторых, характе-

ристика России как «кавказской державы» не ограничивается географией.

Большая часть конфликтов на территории российского Кавказа тесно связа-

на с конфликтами в бывших республиках советского Закавказья и наоборот.

Армяно-азербайджанское противостояние из-за Нагорного Карабаха при-

вело к значительному перемещению армянских беженцев на территорию

Краснодарского и Ставропольского краев. По официальным данным, с 1989

по 2001 годы количество армян Кубани выросло на 42,52 процента (на 244 783

человек, то есть на 3,7 процента общего населения этих территорий). Сегодня

армяне составляют 12 процентов населения Туапсе, 15 процентов — Сочи, 38

процентов — Адлера. «Армянский вопрос» стал в Краснодарском крае одним

из важнейших общественно-политических факторов, а антиармянская (миг-

рантофобская) риторика — одним из способов политической легитимации

краевой элиты, списывающей собственные просчеты на чужаков-мигрантов.

Один из ярких примеров «связанных» этнических конфликтов — «осе-

тинская проблема». Грузино-осетинский конфликт стал первым межэтничес-

ким противоборством в постсоветской Грузии, переросшим в масштабные

вооруженные столкновения, продолжавшиеся с января 1991 года по июль

1992-го. Этот конфликт оказал существенное воздействие на ход и результа-

ты первого межэтнического конфликта на территории РФ — осетино-ин-

гушского. Его военная фаза пришлась на октябрь—ноябрь 1992 года. В ре-

зультате эскалации грузино-осетинского противостояния в Северную Осе-

тию в начале 1990-х годов прибыло около 43 тысяч беженцев из Южной Осе-

тии и внутренних районов Грузии. Они способствовали радикализации эт-

нонационалистических настроений в североосетинском обществе. В это же

время лидеры Северной Осетии и североосетинские националисты оказа-

лись вовлечены в другой межэтнический конфликт. Принятие российского

Закона «О реабилитации репрессированных народов» от 26 апреля 1991 го-

да предполагало территориальную реабилитацию одного из таких наро-

дов — ингушского. Территория Пригородного района, ставшая «яблоком раз-

дора» между осетинами и ингушами, была передана под юрисдикцию Север-

ной Осетии после депортации ингушей в 1944 году и во время восстановле-

ния Чечено-Ингушской АССР в 1957 году не была ингушам «возвращена». От-

части поэтому беженцы из Южной Осетии стали массовой опорой северо-

осетинских радикалов, требовавших сохранения «территориальной целос-

тности» своей республики. Результат — 40 тысяч (по ингушским данным —

более 70 тысяч) вынужденных переселенцев-ингушей.

Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации адыгских этно-

национальных движений («черкесского мира») в Кабардино-Балкарии, Кара-

чаево-Черкесии, Адыгее, а также активизации Конфедерации горских народов

Кавказа, сыгравших свою значительную роль в грузино-абхазском конфликте

1992—1993 годов. И сегодня «черкесский мир» — один из важнейших участни-

ков (хотя часто не декларирующих свое участие) грузино-абхазского проти-

востояния.

Выдавливание из Грузии кварельских аварцев в начале 1990-х годов приве-

ло к завязыванию конфликтного узла на севере Дагестана. Переселяющиеся в

Кизлярский и Тарумовский районы Дагестана аварцы (представляющие гор-

ский хозяйственно-культурный тип) вступили в конфликт с русскими и ногай-

цами (представителями равнинного хозяйственно-культурного типа); следс-

твием стал отток русского населения из северных районов Дагестана. При

этом проблемы этнонационального развития дагестанских народов Азербай-

джана (лезгины, аварцы) находятся в сфере пристального внимания как влас-

тной элиты Дагестана так и общественно-политических движений разных эт-

нических групп этой республики.

«Чеченский фактор», а также конфликт из-за Нагорного Карабаха на про-

тяжении всех 1990-х годов ухудшал двусторонние российско-азербайджан-

ские отношения. Заметим, что разрешение «чеченского вопроса» не в послед-

нюю очередь зависит от стабилизации ситуации в Ахметском районе Грузии

(Панкисское ущелье).

Таким образом, главной причиной превращения Большого Кавказа в «тер-

риторию войны» являются межэтнические конфликты. Их урегулирование —

основная предпосылка для превращения Кавказа в «территорию мира и ста-

бильности». В связи с этим искусственное разделение этнополитических

проблем российского Кавказа и независимых государств Южного Кавказа не

способствует адекватному пониманию вызовов региональной стабильности и

безопасности. Для поиска ответов на существующие вызовы необходимо ди-

агностировать такую страшную болезнь, как межэтническая конфликтность.

Причем диагностику нельзя ограничивать модными ныне геополитическими

изысками и «геолого-минералогическими» прогнозами по поводу очередного

добытого барреля нефти на шельфе Каспийского моря (будто до эпохи борь-

бы за нефть и прочие ресурсы Кавказ был оазисом мира и процветания).

Для определения первопричин масштабного межэтнического противосто-

яния в регионе нужны нетрадиционные подходы, выходящие за рамки сугубо

правовых размышлений и юридической казуистики, равно как и не втиснутые

в прокрустово ложе социально-экономических конструкций. Здесь следует

учитывать много иррациональных факторов, которые порой трудно иденти-

фицировать.

Для Кавказского региона характерно то, что статусные и этнотерритори-

альные конфликты практически всегда совпадают. У народов Кавказа сложи-

лось свое понимание этнической идентичности, существенно отличающейся

и от «немецкой» концепции нации (по крови), и от «французской» (по граж-

данству). Центральным моментом «кавказской» идентичности выступает

«своя» земля. Родная земля здесь рассматривается как святыня, как нечто со-

вершенно независимое от ее экономической или геополитической ценности.

Абхазской стороне предлагается план возвращения грузинских беженцев в

Гальский район, где они составляют подавляющее большинство. В ответ вы-

двигается контраргумент о древней абхазской Самурзакани (территории ны-

нешнего Гальского района Абхазии), где большинство было этнически абхаз

ским. Ту же абхазскую элиту обвиняют в проведении «этнической чистки», ко-

торой подверглись в 1993 году более 200 тысяч грузин (составлявших тогда

большинство населения республики). В качестве ответа представляются таб-

лицы, из которых следует, что к началу вооруженного конфликта между грузи-

нами и абхазами в 1992 году грузины оказались большинством в результате

процесса «грузинизации» абхазской территории, проводившейся руководс-

твом Грузинской ССР. Армянская сторона говорит о более древнем своем по-

явлении на территории Карабаха; азербайджанская настаивает на более «ста-

рой» государственности своих соплеменников на этой же территории. Ингу-

ши требуют территориальной реабилитации на основании соответствующих

статей «Закона о реабилитации репрессированных народов» (рассматривая

часть Пригородного района Северной Осетии как «колыбель ингушского на-

рода»), а осетины не готовы поступиться ни метром «своей территории». В так

называемых «русских регионах» Кавказа (Ростовская область, Краснодарский

и Ставропольский края) «своя земля» воспринимается как российский фор-

пост, территория, завоеванная у враждебного окружения, а затем освоенная и

интегрированная в состав России. Отсюда и ксенофобия (мигрантофобия), и

стремление закрепить в основных законах регионов (уставах) тезис о казачес-

тве как «коренном населении», и перенос стереотипов прошлого в актуальный

политический контекст.

В результате при таком подходе общественно-политические «картинки»

мира разных конфликтующих сторон на Кавказе всегда будут непересекаю-

щимися параллельными прямыми. Для грузин борьба за Южную Осетию будет

защитой грузинского «Самачабло», фамильных земель грузинских князей Ма-

чабели, а для осетин — борьбой против «малой империи». Армянская «истори-

ософия» продолжит концентрироваться на избиении армян в Сумгаите и Баку

в 1988 и 1990 годах, а азербайджанская ограничится лишь панорамой Ходжа-

лы (гибель азербайджанского мирного населения от рук армянских формиро-

ваний в 1992 году).

Для грузин грузино-абхазский конфликт будет начинаться с «этнической

чистки» 1993 года. Напротив, абхазские политики и эксперты будут продле-

вать историю конфликта до насильственной грузинизации 1930—1950-х го-

дов и вторжения войск Госсовета Грузии в августе 1992 года. Осетинская сто-

рона будет говорить об агрессии со стороны Ингушетии в октябре 1992 года,

а ингушская — делать акцент на 70 тысячах беженцев из Пригородного райо-

на. Если рисовать образ формирования подобной «картинки», то это будет по-

хоже на просмотр киноленты с купюрами. Каждая сторона делает свои купю-

ры без учета купюр своих визави.

«Своя земля» как идеологический концепт предполагает приоритет этни-

ческой коллективной собственности. Этнос выступает верховным собствен-

ником и распорядителем этой земли. При этом (в отличие от обоснования

прав собственности в гражданском праве) права на «свою землю» трактуются

произвольно, на основе исторического «презентизма», без учета реальных

фактов прошлого. Тот факт, что последовательная реализация принципа jus

primae occupationis в конечном итоге обесценивает сам концепт «своей зем-

ли», в сознании лидеров национальных движений на Кавказе не является ло-

гическим противоречием. В самом деле, если следовать этой логике, то у гре-

ков будет не меньше прав на Абхазию, чем у абхазов и грузин, а удин можно

будет признавать «заинтересованной стороной» в защите «своего» Карабаха.

Следование принципу «своей земли» заложило мину замедленного дейс-

твия под легитимность независимых государств Южного Кавказа и админис-

тративных образований на российском Кавказе. Одна нация (понимаемая как

синоним этноса) — одно государство — не лучшая модель для обеспечения ле-

гитимности в полиэтничных сообществах с многочисленными образами

«своих земель». Доминирование этнонационалистических принципов госу-

дарственного строительства превращает представителей «нетитульных» этни-

ческих сообществ в граждан второго сорта. Государство, построенное по

принципу «Грузия для грузин», оказывается чужим и нелегитимным для осе-

тин, абхазов, армян (Джавахети), азербайжанцев (Квемо Картли), а «Азербай-

джан для азербайджанцев» никогда не станет приемлемым для армянской об-

щины. Очевидно, что и Адыгея, рассматриваемая как результат волеизъявле-

ния «коренного народа», не будет своей для русских, составляющих свыше 60

процентов населения этой кавказской республики в составе России.

Результатом кризиса легитимности на Кавказе стало появление неприз-

нанных государств — Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха, — а так-

же самопровозглашенных республик, которые не просуществовали и полуго-

да (например Баталпашинская и Зеленчукско-Урупская казачьи республики в

Карачаево-Черкесии). Претензии на легитимность непризнанных и самопро-

возглашенных образований также основывались на апелляции «своей земле».

Родившись в результате «бегства» от нелегитимности признанных образова-

ний, непризнанные республики оказались в той же ловушке. Абхазия оказа-

лась «чужой» для грузин, а Карабах для азербайджанцев. Круг замкнулся.

Можно ли разорвать этот порочный круг? Очевидно, что финансовой под-

держкой «мирного процесса» такую проблему не разрешить. Защитники «сво-

ей земли» охотно «осваивают» средства, выделяемые на мирный процесс, для

борьбы за этническую чистоту. На наш взгляд, речь должна идти о масштаб-

ной идеологической работе, рассчитанной на годы и нацеленной на измене-

ние самих основ представлений о нации, этносе, их правах и взаимоотноше-

ниях. В этом плане политическая деэтнизация может рассматриваться в качес-

тве необходимой предпосылки для урегулирования межэтнического противо-

борства. В качестве альтернативы этническому пониманию нации необходи-

мо рассмотрение нации как «политического сообщества», «согражданства».

Нации при таком понимании выступают как результат человеческой актив-

ности, а не природной заданности. При этом нация понимается как «слияние

доброй воли, культуры и государства». В кавказском контексте это означает пе-

реход от этнонационализма (принципа «крови») к гражданскому (территори-

альному) национализму. Нация, таким образом, выступает как надэтническая

(политическая и территориальная) форма интеграции. В этом случае лояль-

ность «титульному этносу» (или этнической нации) как суверену уступает мес-

то лояльности общему для всех этнических общностей государству. При таком

подходе кавказские государства получают большую степень легитимности.

Трансформация этнонационализма в гражданский национализм предполага-

ет изменение концептуальных основ нациестроительства во всех кавказских

государствах. Концепции «Грузия для грузин», «Армения для армян», «Азербай-

джан для азербайджанцев» должны будут уступить место другим проектам —

«Грузия для граждан Грузии», «Армения для граждан Армении», «Азербайджан

для граждан Азербайджана». В российском же случае строительство «единой

гражданской нации» должно способствовать формированию у кавказских на-

родов лояльности к государству, выстроенному на надэтнической основе.

2006 — №4 (1566) Журнал свободная мысль

СЕРГЕЙ МАРКЕДОНОВ