Пантюркизм: мечта, миф и реальность

Великий Туран напоминает коммунизм — строить его можно, а построить нельзя

В течение 70 лет советской власти национальные элиты союзных и автономных республик воспитывались на идее примата этничности. Именно политизированная этничность стала главным инструментом и главной идеей на «параде суверенитетов». Обретя же независимость (или квазинезависимость), новые национальные элиты вовсе не готовы жертвовать своей властью и собственностью ради суперэтнического братства.

После распада Советского Союза одной из наиболее распространенных геополитических страшилок стала идея о растущем влиянии Турции на тюркские республики Центральной Азии, Азербайджан и субъекты РФ со значительным тюркским элементом. В российских изданиях, называющих себя патриотическими, а также многочисленных интернет-ресурсах, прямо или косвенно связанных с выходцами из спецслужб или МИДа, угроза, исходящая от «идеологии и практики» пантюркизма, весьма интенсивно обсуждается. В этой связи необходимо ответить как минимум на два вопроса. Во-первых, что представляет собой сегодня такое явление, как пантюркизм, каково его реальное влияние и каковы ресурсы. Во-вторых, в чем причина роста алармистских настроений якобы перед имеющей место «турецкой угрозой». Притом что между Россией и Турцией за всю многовековую историю их двусторонних отношений, пожалуй, впервые наблюдается обоюдное стремление к сотрудничеству.

К настоящему времени Турция входит в двадцатку крупнейших экономик мира, являясь самой экономически развитой из исламских стран. Впрочем, называя Турцию исламской, надо всегда делать поправку на кемалистский секуляризм. Светский характер государства — один из основных заветов Ататюрка, на страже которых стоит армия.

Начнем со второго вопроса. Свою роль в раздувании угрозы играет «магия цифр». На территории бывшего СССР проживало 28 тюркских больших и малых этнических групп. Отметим, что, согласно первой Всероссийской переписи населения (2002), тюрки составляют весьма значительную часть российского населения (их приблизительно 15 млн человек). Второй по численности этнос — татары (более 5,5 млн человек) — принадлежит именно к тюркскому миру. В первой же десятке российских этнических сообществ находятся такие тюркские народы, как башкиры и чуваши (их численность немногим больше 1 млн 600 тысяч). Богато представлен тюркский мир самого проблемного российского региона — Северного Кавказа (карачаевцы, балкарцы, кумыки, ногайцы). Отметим, что российские тюрки сосредоточены в таких стратегически важных регионах, как Поволжье, Урал, Кавказ, Сибирь (если речь идет о сибирских татарах или тувинцах).

Начало — середина 90-х годов дали нам немало примеров того, как идеи «тюркской солидарности» овладевают массами и становятся материальной силой. В 1992—1993 годах в Азербайджане у власти находился Народный фронт, который официально вместо азербайджанского ввел в качестве государственного языка «тюркский» (второй президент этой страны называл себя «солдатом Ататюрка»). Идеи «тюркской солидарности» активно осваивались президентами Центральной Азии (особенно руководителями Узбекистана и Туркменистана, хотя и осторожный Нурсултан Назарбаев давал позитивную оценку наследию Кемаля-паши). Турецкий бизнес стал весьма активен не только на Южном Кавказе и в бывших среднеазиатских республиках, но и в Молдове (на территории Гагаузии, населенной тюркоязычными христианами-гагаузами, эмиссары Анкары были весьма активны). Многие активисты российского «парада суверенитетов» и этнонациональных движений из Татарстана, Башкирии, Карачаево-Черкесии также очень активно эксплуатировали идею Великого Турана. Идея турецко-татарского братства была весьма популярной и в Крыму. Нельзя сбрасывать со счетов школы и колледжи, создаваемые в большом количестве при участии многочисленных частных в кавычках и без кавычек образовательных и благотворительных фондов.

Однако вслед за Народным фронтом в Азербайджане к власти пришел сдержанный Гейдар Алиев, который вернул «азербайджанский» язык и стал говорить о дружбе «двух родственных народов». В 1994 году Гагаузия получила автономию и прекратила все разговоры о возможной сецессии. Тюркские регионы России (включая и Северный Кавказ) не превратились в зоны конфликтов, как вайнахские Чечня и Ингушетия, Северная Осетия (где доминируют ираноязычные осетины) и Дагестан (где есть тюрки, но они численно не доминируют и не они являются главными застрельщиками этноконфликтов). В российском Поволжье если где и возникали этнические проблемы, так это в отношении между элитами двух тюркоязычных народов — башкир и татар.

Государства же Центральной Азии (где все, за исключением персоязычного Таджикистана, принадлежат к тюркскому миру) не то что тюркское единство, а Союз центральноазиатских государств не смогли сконструировать. И самыми главными оппонентами относительно будущего союза стали именно самые сильные и многочисленные тюркоязычные образования — Казахстан и Узбекистан. И даже турецко-азербайджанские отношения не следует идеализировать. Примером расхождений между Турцией и Азербайджаном является курдский вопрос. По данным азербайджанских источников, с конца 2006 года на территорию этого государства было переселено порядка 60—70 тыс. курдов из Ирака и Турции. Местами их расселения стали Газах, Гянджа, Ханлар, а также Нахичевань (являющаяся сегодня азербайджанским анклавом, отрезанным территорией Армении). Вся проблема заключается в том, что большинство переселенцев — сторонники Рабочей партии Курдистана (последователи Абдулы Оджалана). Многие из них имеют опыт вооруженной борьбы с турецкой полицией, армией и спецслужбами. Турция в этой связи ревностно относится к такому переселению. Если для Азербайджана переселение курдов — факт гуманитарного характера, то для Турции это политический вызов.

В этой связи правомерен вопрос, почему «тюркская мечта» уже к середине 1990-х годов стала стремительно сдавать позиции. Действительно, надо признать, что идеи пантюркизма живут в массах от Восточной Сибири и до Черного моря. Однако мы можем четко зафиксировать несколько периодов всплеска этих идей, а также их затухания. Первый был зафиксирован в конце XIX — начале XX века, когда националистический (и одновременно антиимперский) дискурс был доминирующим. Тогда большую популярность завоевали труды крымско-татарского просветителя Исмаила Гаспринского (1851—1914). Именно он выработал политическое кредо пантюркизма «единство в языке, вере и делах». Затем идеи единства всех тюрок получили поддержку со стороны партии «Единение и прогресс» (младотурок). Второй всплеск пришелся на время после смерти Кемаля Ататюрка (который, кстати, будучи турецким националистом, весьма прохладно относился к интернациональным форматам в принципе). И третий совпал с распадом СССР и правлением Тургута Озала, заявившего об ответственности республиканской Турции за оттоманское наследство.

Однако и на рубеже XXI века идеал Исмаила Гаспринского оказался нереализованным. Насколько можно говорить о религиозном единстве между христианами (с большим влиянием дохристианских верований), якутами, гагаузами или кряшенами (крещенными татарами), мусульманами из Казани, Уфы или Джанкоя и буддистами-тувинцами (также с сильным языческим элементом)? Национальные интересы Узбекистана, Казахстана и Туркмении крайне трудно совместить (особенно принимая во внимание пограничные споры), не говоря уже о многолетнем конфликте из-за месторождений на Каспии между Баку и Ашхабадом (которые только со сменой президента Туркменистана немного сгладились).

Да и внешняя политика Турции ведется далеко не только и не столько в силу этнической привязанности. Интересы Анкары в Абхазии и вообще в адыгском мире никоим образом не относятся к этнической тематике. То же касается и политического, делового интереса Турции к Грузии. Даже если внимательно приглядеться к тезису Тургута Озала, то и здесь этнический компонент нельзя назвать ведущим. Озал выступал в начале 1990-х годов за политическую поддержку боснийцев, которые хотя и называются соседними сербами турками, но в реальности являются славянами-мусульманами, не имеющими отношения к тюркскому миру.

Сегодня Анкара заинтересована в том, чтобы принять активное участие в формировании новой конфигурации безопасности Большого Кавказа. Провозгласив одной из своих стратегических целей европейскую интеграцию, Турция Эрдогана пытается также сыграть роль форпоста ЕС в проблемном регионе.

Нельзя говорить и о некоем едином отношении стран тюркского мира к России. Во-первых, сама Россия — органическая часть тюркского мира. При этом, в отличие от Германии или любой другой европейской страны, российская территория (а также история нашей страны, российская идентичность) — это «своя» территория для подавляющего большинства российских тюрок (татар, башкир, балкарцев, карачаевцев, тувинцев).

А вот что пишет один из лучших российских знатоков Турции Виктор Надеин-Раевский: «С 1972 года я наблюдаю за этой страной и бывал там несколько раз. Очень изменилось отношение Турции к России. Мы были враги, и нас воспринимали как врага. Сейчас это всё изменилось. Сейчас турки относятся к нам очень радушно. Очень многие в Турции изучают русский язык, чего раньше никогда не было». В этом плане как минимум некорректно говорить о некоей имманентной тюркской русофобии. Наверное, в программах и практике организаций типа «Боз гурд» («Серые волки») и ее подражателей по всему миру эти элементы присутствуют. Но насколько их нужно абсолютизировать? Снова хочется процитировать Виктора Надеина-Раевского, сказавшего, что «Великий Туран напоминает коммунизм — строить его можно, а построить нельзя».

Сергей Маркедонов