В статье на материале любовной лирики предпринята попытка определить эстетические доминанты, активизирующие творческую мысль одного из ярких современных лезгинских поэтов Арбена Кардаша. На современном этапе изучения литератур народов Дагестана нельзя обойти вниманием творчество одного из ярких представителей постсоветской лезгинской литературы Арбена Кардаша (род. в 1961 г.), проявившего себя как искусный мастер слова.

В последнее время А. Кардаш издал несколько сборников, в которых, к сожалению, любовная лирика так и не заняла сколько-нибудь значимого места. Так обстоит дело и со сборником «Меж восходом и закатом» [1], в который включено незначительное количество стихов о любви. Почему поэтическое сознание А. Кардаша, активно воспроизводящее образный мир, оказалось равнодушным к любовной тематике? Можно ли объяснить это только теми разрушительными процессами, которые происходили в методологическом пространстве последних десятилетий? Постановка этих сложнейших вопросов вызвана не нашими намерениями раскрыть их сущность, а актуальностью самих этих вопросов, так как именно ответы на них могли бы проявить в какой-то степени вектор движения национальной эстетической мысли. Поэтому, осознавая, что раскрытие художественной специфики образного мира, отраженного всего лишь в пяти произведениях, не даст желаемого результата, все-таки приступим к их анализу.

Одно из произведений А. Кардаша, относящихся к любовной лирике, называется «Кьве лат» («Две чаши»). Это большое по объему стихотворение, состоящее из 26 четверостиший. Оно начинается с обращения лирического героя к возлюбленной: он вспоминает легенду, услышанную им от одной «бабушки из Миграга»:

В Микрахе я, людям на благо,

От бабушкислышал одной:

Две чаши близ Шалбуздага

Сияли в ненастье и зной* [1:325].

Легенда гласит о том, что в древности на горе Шалбуздаг находились две чаши, построенные на двух источниках, из которых текла вода, меняющая свой вкус. Разницу во вкусе могли уловить «любящие сердца», «любящие цветы». К родникам приходили молодожены, которые, совершив ряд обрядовых действий, клялись в верности друг другу. Но проходят времена, в чашах иссякает вода, а любовь становится предметом купли-продажи.

Как мы видим, в легенде отражена «действительность» на определенном отрезке исторического времени. Это «действительность» давно скрыта под пластами времени, потому она не существенна в настоящем. Какую же цель преследует поэт, озвучивая в произведении данную легенду? В восьмой строфе он обращается к возлюбленной со следующими словами:

Джан, это и прадеды знали,

Иное желанно уму:

* Здесь и далее стихи А. Кардаша приводятся в переводе В. Лапшина.

Главное – так назвали Водицу ручья почему?

А вода, текущая из родников, называлась «водой любви». Поскольку сама любовь является внутренним состоянием отдельно взятого индивидуума, то, лишь загрузившись нравственным со- держанием, она становится вневременной. Отсюда слова, услышанные поэтом от одной бабушки из Миграха, – не историческая («реальная») действительность «древних времен Лезгистана», а нравственные установки этого времени, которые не подвластны ему, потому они существуют и в настоящем времени. Вот почему «главное в предании» – название воды родников: «вода любви». К родникам могли придти только молодожены, которые испытывали друг к другу искренние чувства:

Был смыслом глубоки светел

И жест у них даже простой.

Любовь их Всевышний отметил

Стыдливостью и чистотой.

Наступает время, когда любовь освобождается от нравственного содержания. Тогда и высыхают родники. Однако сами моральные ценности не исчезают, они превращаются в идеи, в качестве которых актуальны и в настоящем. (Через нравственные идеи снимаются временные границы между прошлым и настоящим.) Лирический герой стихотворения старается наполнить эти идеи конкретным содержанием. Для этого он со своей любимой вспоминает их совместную жизнь, которая отвечает высоким требованиям морали:

Пусть не доводилось, родная,

Нам слышать журчание тех чаш,

Но наша любовь золотая

Наследует счастье сейчас.

Как мы видим, любовь, отраженная в данном стихотворении А. Кардаша, это состоявшаяся любовь, благодаря чему становится возможным возрождение нравственных ценностей. Как пишет Г.В.-Ф. Гегель, «нравственный дух в своей непосредственности содержит в себе тот природный момент, что индивидуум в своей естественной всеобщности, в роде, имеет свое субстанциональное наличное бытие – отношение полов, но поднятое на степень духовного определения: единение любви и чувства, взаимного доверия; дух как семья есть ощущающий дух» [2].

Справедливость этих слов философа подтверждает и анализ других произведений Арбена Кардаша. «Ощущающий дух», воплощенный в них, содержит в себе этические принципы, основу которых образует «поднятое на степень духовного определенное отношение полов». В этом отношении интересно произведение поэта «Одиночество вдвоем». Здесь внутренние сущности двух «индивидуумов» (лирического «я» и любимой) соединены в единой субстанциональной реальности, которая становится существенной по отношению одномерного времени.

Стихотворение начинается со слов «Привычно жизнь идет». Понятие «жизнь» эстетизируется через линейно текущее время, которое и приводит в действие дух («как семьи»), содержащий в себе бытие двух индивидуальных сущностей. Активный «как семья» (как «ощущающий» дух) он рефлектирует своей энергией лексические единицы, материализующие его же природу. Об этом свидетельствует и использование местоимения первого лица, передающего субъектное начало в грамматические структуры во множественном числе:

Привычно жизнь идет, неведом путь исканий,

Причудливой судьбы дорога суждена.

Заполонила вдруг альпийский луг мечтаний

Колючая трава, такие времена [1:225].

Проявив себя (по отношению к одномерному времени), дух во второй строфе возвращается в собственное содержательное поле, которое есть нравственность. Как нравственность он может проявить себя в качестве мыслящей субстанции, для чего необходимо активизировать субъективное «я», от которого и исходит мысль. Нравственным же содержанием и лирический герой, и его возлюбленная характеризуются в равной степени:

Любимая моя, ничто любовь не старит,

Былого счастья след страданью не стереть.

Скупая жизнь тепло единственное дарит:

Желаем ты и я первым умереть.

Нравственный дух в «отношениях полов, основанных на взаимном доверии», имеет своим источником движение, реализация которого требует раскрытия взаимоотношений «полов» («лирического «я» и возлюбленной»). Но взаимоотношения, основанные на полном согласии, не имеют эстетической целесообразности. Поэтому в стихотворении «Когда в страсти покорной я вымолвил:

«Джан!» лирический герой обращается к любимой с безобидными упреками в ее адрес. Однако эти упреки сопровождаются легким юмором, снимающим несогласие между «полами», поэтому дух «как семья» не страдает:

Когда в страсти покорной я вымолвил: «Джан!»,

Мою душу немедля взяла ты,

Когда в изнеможенье взмолился: «Аман!»,

Мой Аман, не чинясь, забрала ты [1:230].

Семантические единицы, образующие информационное пространство произведения, в своих предметно-понятийных значениях равнодушны к природе любимой. Только освобожденная от предметного содержания она делает их поэтическими средствами, которые могут образовать инобытие по отношению к возлюбленной. Для этого они должны быть заряжены энергией, исходящей из мышления субъективного «я», имеющие цель проявить сущность нравственного духа. Поскольку дух как семья – об этом было отмечено выше – не терпит раздора между «полами», то субъективное «я» и нагружает семантическое поле поэтических фигур содержанием юмора, легкой иронии. Отсюда в произведении эстетическую ценность приобретает именно шутливый тон:

Я сравнил с куропаточкой робкой – и что же?

Ты коварной лисой обернулась;

Сердце, как куропаточку, бросило в дрожь,

За которой лисица метнулась.

Этот тон, сопровождающий поэтическую мысль, динамично движущуюся по направлению сверху вниз, прерывается в конце стихотворения. Информационное поле последних двух стихотворных строк содержит лексические единицы, рефлектирующие эмоциональный заряд, избавленный от упреков, в результате активизируются любовные чувства, основанные на взаимном доверии. Обращаясь к любимой, лирический герой говорит:

Я воскликнул «Люблю тебя!» Боже ты мой,

Ты мне сердце твое подарила.

Чувством юмора пронизана и поэтическая структура произведения А. Кардаша «Поэзия, Вино и Ты». Оно написано в жанре газели, требующем спокойного движения поэтической мысли. Оттого ритм в стихотворении более спокоен. Инобытие возлюбленной составляют поэзия и вино (поэзия, вино и любимая), образующие три самостоятельных ценностных моментов, которые материализуются в конце каждого бейта. Но семантическим значением слов, расположенных в стихах бейтов, они охвачены одинаково, что объединяется в единое смысловое поле. Превращение вина в равнозначный (наряду с возлюбленной и поэзией) ценностный компонент заполняет смысловое поле газели содержание мюмора, который и проявляет дух «как семьи».

Любимая, мои владенья – Поэзия, Вино и Ты,

Три проповеди, три моленья – Поэзия, Вино и Ты…

…Что от меня еще осталось после палящих трех огней,

В вас пробуждает отвращенье, Поэзия, Вино и Ты [1:214].

Как мы видим, любовь, отраженная в стихотворении Арбена Кардаша, основана на нравственных ценностях, что делает возможным ее функционирование в рамках семьи. Таким образом, анализ произведений одного из талантливых современных лезгинских поэтов убедил нас в том, что национальное творческое сознание находится на стадии структурирования художественной модели, в которой поэтическое мышление сможет реализовать себя как творческий дух, имеющий источник энергии в историко-культурных условиях нового времени.

ЛИТЕРАТУРА

1. Арбен Кардаш. Меж восходом и закатом. Махачкала, 2006.

2. Гегель Г.В.-Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. Философия духа. М., 1977. С. 341.

Поступила в редакцию 26.10.2006 г.

Принята к печати 04.12.2006 г.

(К ПРОБЛЕМЕ ТВОРЧЕСКОГО «Я» В ЭСТЕТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ А. КАРДАША

ПОСТСОВЕТСКОГОПЕРИОДА)

Бедирханов Сейфеддин Анвер-оглы – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института языка, литературы и искусства им. Гамзата Цадасы ДНЦ РАН.

ВЕСТНИК ДАГЕСТАНСКОГОНАУЧНОГОЦЕНТРА. 2008. № 31. С. 118–121.