Высокогорное селение Рича расположено в южной части Нагорного Дагестана и в западной части Агульского района, в восьми километрах от райцентра, селения Тпиг. Само село стоит на восточных отрогах Самурского хребта, прямо под его гребнем, на высоте 2086 метров. С юго-восточной стороны к селу подступают отроги хребта Чимидаг с господствующей вершиной, название которого созвучно с соседним райцентром сел. Курах, горой Карах, имеющей высоту 2876 м. С востока в сторону села течет река Урсурари — правый приток реки Чираг. А до селения Чираг от Рича всего-то десять километров вверх по долине, образованной Самурским хребтом и горами Хургабека. Последний примыкает к Рича с восточной стороны.

В местной арабской литературе село Рича упоминается как «Баб ал-Кист ар-Риджа», что означает «Ворота справедливости». Точная дата основания села неизвестна, однако сохранились письменные упоминания о селе XI и XIII вв. Точно известно, что Рича появилась задолго до прихода арабов на Кавказ. У села очень богатая и драматичная история. Селение было 7 раз разрушено, и каждый раз горцы восстанавливали свое родовое гнездо.

Рича образовалось слиянием двух горских городков Сарфун и ДамхIаьл хIоьр и двух небольших сел Судайхъал хIоьр и Кума. Можно предположить, что одно из названий Самурского хребта — Сарфунъял производно от наименования села Сарфун. Одной из самых ярких страниц в истории Ричи является совершенно исключительный эпизод, когда сельский джамаат подвергся атаке со стороны монголо-татарских войск. Защита селения Рича стала одной из самых ярких страниц борьбы за свободу народов Южного Дагестана.

В период установления советской власти в регионе, ричинцы оказались сравнительно мало восприимчивыми к экономическим и политическим мероприятиям большевиков. Классовый антагонизм играл в селе минимальную роль, и власть фактически принадлежала старейшинам и духовным авторитетам. Именно их, как правило, и выбирали в местные советы, тем самым приводя административную реформу в соответствие с реальным содержанием власти и авторитета в селении. Однако по укреплению советской власти на селе усилилось противостояние бедноты и зажиточных крестьян друг другу. Враждебный настрой по отношению к разбогатевшей части сельских жителей поддерживался государственной политикой: использовались различные чрезвычайные меры в виде индивидуального обложения все возрастающим по размеру сельскохозяйственным налогом. Многие зажиточные крестьяне Рича, с целью уменьшения налогового бремени, старались скрывать часть своего скота от учета, и это становилось формальным поводом для сведения счетов с инакомыслящими. Трагедия раскулачивания не обошла стороной ричинцев — исконных крестьян. Репрессии в их отношении, проводившиеся в Рича в 30-х годах XX века, являются одной из мрачных страниц в истории села.

Духовенство Рича, являвшееся на протяжении длительного исторического периода монопольной пропагандистской и идеологической силой общества, которое формировало общественную психологию и мировоззрение людей, не было сторонним наблюдателем во всех исторических событиях рассматриваемого периода. Муллы села в своих проповедях обращались к религиозным чувствам крестьян. Распускались слухи, что колхозникам будет запрещено верить в Бога, в колхозе жены и дети будут общие, хлеб будет выдаваться из общей пекарни, колхозникам запретят печь хлеб дома и др. Всех вступающих в колхозы предупреждали, что они будут наказаны на том свете. Вступление в колхоз приравнивалось к отречению от религии.

Центральная и местная власть расценивала выступления, направленные против коллективизации, как «кулацкие», «антисоветские». Поэтому усиливается преследование духовенства по обвинениям, часто надуманным, в сопротивлении политике партии и советской власти, подрывной деятельности. Связано это было еще и с болезненно проходившим процессом изъятия вакуфов. Это привело к массовому недовольству жителей села, поэтому состоялись открытые выступления. Одним из первых ричинцев, который попал под молот репрессий советской власти был представитель духовенства села, имя которого в течение долгого времени было предано забвению — Махмудов Байрам-‘Али ар-Риджа.

Махмудов Байрам-‘Али родился в 1878 году в селении Рича, в семье потомственных арабистов и смотрителей Соборной мечети. Отец — Махмуд Махмудов и мать — Хабибат постарались, чтобы Байрам-‘Али и его братья с самого детства получили прекрасное первоначальное религиозное образование. Отец его был устазом, обучил детей арабской грамматике и толкованию Корана. В дальнейшем он продолжил свою учебу в Турции, длившееся в течение следующих пятнадцати лет. По завершению учёбы, Байрам-‘Али, как человек образованный, получил в Турции почетный титул «Эфенди», соответствующий русскому «господин». Известно, что Байрам-‘Али отлично владел арабским, тюркским, фарси языками. В ричинском обществе он был признанным и авторитетным знатоком теоретических и практических сторон ислама.

К сорока годам Эфенди начал заниматься врачеванием, по книгам своего деда и отца, сам писал труды по медицинским и религиозным вопросам на арабском языке и латинице. Имел хорошую репутацию. Пользовался богатейшим опытом медицинских знаний, переданных по линии от отца к сыну, по установлению и лечению многочисленных болезней, в использовании трав при лечении. По словам старожилов сел. Рича, он производил трепанацию черепа, ампутацию конечностей, лечил инфицированные раны, тяжелые переломы и повреждения, знал уникальные способы восстановления мягких тканей. Обладал методами скрытого психологического воздействия на человека с целью добиться от него выгодного поведения. Рассказывают, что как-то сидя на годекане в споре с соседом он доказал, что обладает гипнозом. При этом он, не трогаясь с места и не говоря ни слова, разведенную женщину, идущую с родника в дом своих родителей, изменив направление, издалека отправил ее в дом своего бывшего мужа, с которым она и вся её семья состояли в крайне враждебных отношениях.

Когда 26 апреля 1930 года под руководством шайха Хаджи-Мухаммада аш-Штули (1855–1930) из сел. Штул, поднялись на восстание жители Курахского района, куда административно входила и сел. Рича, Байрам-‘Али не мог оставаться пассивным наблюдателем происходящих событий. Почти сразу, повстанцам удалось захватить власть во всех сёлах, где были сменены все председатели сельских советов, а вместо них были назначили старшины сёл, функционировавших в еще царское время. Были восстановлены деятельность мечетей, и введены нормы шариатского судопроизводства. Так, в сел. Хутхул (ныне Агульский р-он), в стычке с восставшим, был заколот вилами красный партизан из Кулинского района.

Муриды шайха Хаджи-Мухаммада аш-Штули разъезжали по соседним сёлам Южного Дагестана в надежде вовлечь их в борьбу. Восстание перекинулось в сел. Касумкент (ныне село в С.-Стальском р-оне Дагестана). В перестрелке повстанцы убили секретаря Касумкентского райкома партии Ю. Герейханова и сотрудника уголовного розыска района. На следующий день они заняли районный центр Табасаранского района село Тинит (село в Табасаранском р-оне). Однако восстание, не получив должной поддержки в других районах Дагестана, было подавлено частями 5-го полка Северо-Кавказской дивизии ОГПУ при участии отрядов красных партизан Дагестана. За время проведения оперативных мероприятий было выявлено 534 человека участников восстания. Из них 54 было убито, 14 ранено, 116 арестовано. По делу восстания под руководством шайха Хаджи-Мухаммада аш-Штули было привлечено к уголовной ответственности более 300 человек.

После подавления восстания, некоторое время Байрам-‘Али скрывался от преследования властей в горах, в пещерах недалеко от селения Рича, но был выдан чекистам своим недоброжелателем. Байрам-‘Али часто рассказывал о том жутком времени:

«… вспоминая это, на душе делается тяжко от того, как агулы, ввиду своего заблуждения, издевались над своими же агульскими людьми. Арестовывали, избивали, судили, ссылали… А судили за то, что не шли в ногу с теми, которые поддерживали насилие, убийство, религиозное и государственное суеверие. Судили за гуманные человеколюбивые убеждения, за непротивление злу насилием. Арестовывая и ссылая на Север друг друга, десятками, сотнями, люди эти, в основном, не имели зла друг на друга. Часто это даже были добрые люди, но они были очень одурманены государственным гипнозом, предавая, преследуя, слепо верили в то, что эти сотни ссылаемых (и погибших) действительно были „враги народа“, то есть враги сами себе. А главное зло было в самих людях, в их несовершенных душах, в их личном эгоизме, в сохранении своей отдельной личности, в слепой вере в „материю“, в объективную реальность своего тела как единственной ценности».

Особой тройкой при полномочном ОГПУ и НКВД по ДАССР 16 июня 1930 года Байрам-‘Али Махмудов был обвинен по статье 58-10 УК РСФСР и приговорен к высылке на 5 лет в исправительно-трудовые лагеря Северного края.

Байрам-‘Али вспоминал, как приехав в г. Архангельск, они шли огромной колонной по заснеженным улицам города, с низенькими старинными деревянными домами, тротуарами и улицами, застеленными досками, оттуда направили на лесозаготовки, в места, столь знакомые многим обездоленным. Затем его перевели в Беломоро-Балтийский исправительно-трудовой лагерь на строительство Беломорканала, который от начала и до конца строился силами заключенных. В значительной части это были уголовники, но также и большое число политических заключенных. По правовым меркам это были невиновные люди, прежде всего крестьяне, так называемые кулаки, в ходе первой волны коллективизации, лишенные своих хозяйств и загнанные в рабочие лагеря. Кроме лиц духовного звания и прочих «классовых врагов», среди политических заключенных находились также представители дореволюционной интеллигенции — главным образом инженеры и экономисты, которых приговаривали по ложным обвинениям в саботаже. Условия жизни Белбалтлага были нечеловеческими: в климатических условиях Приполярья, на голодном пайке, заключенные обязаны были выполнять чрезвычайно высокие нормы выработки. Они день и ночь проводили на рытье канала, по пояс в жидкой грязи, подгоняемые не только надсмотрщиками, но и членами своей бригады: тем, кто не выполнял норму, уменьшали и без того скудный рацион. Основными орудиями труда на строительстве были тачка, кувалда, лопата, топор и деревянный журавль для перемещения валунов. Заключенные, не выдержав невыносимых условий содержания и непосильной работы, умирали сотнями.

В тоже время, будучи в ссылке, Байрам-‘Али освоил русскую грамматику, подружившись с каторжником-армянином. По рассказам нового друга он впервые узнал о существовании радио и самолетов. Досрочно освободившись из мест заключения Байрам-‘Али вернулся к своим прежним мирным занятиям, занимался врачеванием, духовным воспитанием молодежи села. Очень любил животных, занимался выращиванием мелкого рогатого скота. Имел довольно крепкое хозяйство. Здесь он женился второй раз, от которой у него родились два сына Назим и Насруддин.

Однако, существующей в районе власти не понравилось его возвращение на родину. Боясь новой смуты с его стороны, как от религиозного деятеля, пользующегося непререкаемым авторитетом среди населения, власти начали его преследование. Власти искали повода для его нейтрализации, и по доносу кого-то из сельчан он был осужден, на этот раз уже как «кулацкий элемент» и приговорен к высылке. Хотя под кулаками понимались индивидуальные крестьянские хозяйства, систематически использовавшие труд наемных работников — батраков, в реальности в разряд таковых попадали и просто зажиточные крестьяне, использующие лишь труд членов своей семьи, особенно, если те деятели администрации, которые занимались раскулачиванием, имели с ним личные счеты. Байрам-‘Али входил в разряд последних и это его сгубило.

Изоляция его и ему подобных крепких хозяйственников была призвана также демонстрировать другой части ричинских крестьян бесперспективность сопротивления. Нравственные и физические мучения повторно коснулись не только самого осужденного, но и на его родных и близких. Клеймо «врагов народа» легло на безвинных людей — на целую семью, которая также подлежала депортации. Хотя старший сын Байрам-‘Али от первого брака Мухуддин незадолго до высылки был наслышан о грядущих гонениях, он не раз уговаривал родителей и братьев уйти в Турцию или Иран, через Грузию, но они не согласились. Есть предположение, что Мухуддину все-таки удалось пересечь границу и оказаться в Турции (о нем до сих пор нет достоверных данных). Младший сын Байрам-‘Али — Насруддин рассказывал, что, когда пошла волна раскулачивания, он был совсем мальчишкой, и больше всего запомнил, как к ним несколько раз приходили и грабили, причем свои односельчане, из «активистов». Вспоминая те страшные дни, Байрам-‘Али рассказывал:

«… В сырой и холодный осенний вечер, с какой-то товарной станции, под усиленным конвоем нас начали грузить для отправки неведомо куда. За два дня, пока грузился весь состав, мне довелось увидеть море человеческих страданий... кругом стон и плач. Кричали навзрыд, как по покойнику. Было страшно, тягостно! В переполненных до предела всеми вместе: стариками, женщинами, детьми и молодежью вагонах для перевозки скота, продуваемых со всех сторон, без света и воды, почти месяц следовали мы к неизвестному месту назначения. Определить свое местонахождение в пути следования было просто невозможно. При подходе к станциям двери вагонов закрывались наглухо. Во время коротких стоянок на глухих безлюдных разъездах, возле поезда в черном от паровозной копоти снегу хоронили умерших, так как уход от вагона дальше пяти шагов грозил расстрелом. Умирали сотнями, некоторые трупы просто скидывали в сугробы на ходу поезда. В вагонах духота, вонь, не было туалетов. Было нелепое распоряжение коменданта — людей из вагонов не выпускать. Оправляться велели в ведро, поэтому было много умерших от разрыва мочевого пузыря, особенно девушек. Голодные и испуганные, убитые горем люди ехали „дорогой смерти“ навстречу новым испытаниям…».

Так, в одночасье, вместе с другими жертвами тоталитарной режима, семья Байрам-‘Али, оказалась в серой, необжитой степи со скудной растительностью, со свойственной ей фауной и флорой — в Сокулукском районе Чуйской области Киргизской ССР. Люди здесь, сразу скооперировались и стали рыть для себя землянки, в которых жили по 2-3 семьи. На новом месте, Байрам-‘Али и его семья сразу приобрела статус спецпоселенцев. Формально они не считались заключенными, но на них распространялись определенные ограничения. С первых дней их расселения был установлен специальный комендантский режим, по которому депортированным под страхом каторги запрещалось переезжать из одного населенного пункта в другой или же навещать родственников без специальных пропусков. Они должны были ежемесячно отмечаться в комендатуре. Их не принимали в партию, из их заработка удерживались деньги для содержания администрации поселения, наконец, они были лишены избирательных прав. Питание, особенно в начале, было крайне ограничено. Так как жили впроголодь, поэтому люди ели коренья и листья трав, жмых, мерзлый картофель, люцерну, крапиву, употребляли в пищу ящериц, сусликов. Кто сумел вывезти с собой драгоценности, ценные вещи, обменивали их на хлеб. Многие болели, а выжили немногие, в то время в местах поселения репрессированных, свирепствовали тиф, малярия. Много людей умерло от голода, от резкой перемены климата, от тоски по родине и душевных переживаний.

Главное, что спасало людей — это вера в Бога, единство и взаимопомощь. Несмотря на жесточайший надзор комендатуры, верующие люди собирались в определенном месте, завесив окна под лампадой, после полуночи совершали свои религиозные ритуалы. И конечно, выпавшие на их долю испытания облегчили доброе участие и помощь соседей, местного населения — киргизов, русских, представителей других национальностей, не утративших, в это суровое время, своей человечности.
Шли годы, прошла война, где погиб сын Байрам-‘Али от первой жены — Муджахид, трагически скончался от поражения током сын Назим, и из шестерых детей остались сын и две дочери. Но, несмотря на все лишения и утраты его семья постепенно вставала на ноги, благодаря титаническому труду и считалась одной из состоятельных в поселке.

Байрам-‘Али и здесь продолжал свою духовную деятельность, и пользовался заслуженным уважением и авторитетом. Старожилы дагестанской диаспоры в Киргизии до сих пор рассказывают о нем как о сильном и честном человеке, не предавшем своей веры и принципов. Однако, Байрам-‘Али не дождался своей реабилитации. После депортации, на своей исторической родине он побывал всего один раз в середине 50-х годов и больше сел. Рича он так и не увидел. Байрам-‘Али умер в 1974 году. Было ему 96 лет.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начале 50-х годов» все участники упомянутого выше восстания в их числе и Махмудов Байрам-‘Али были полностью реабилитированы.
В 1990 году Указом Президента СССР были признаны незаконными репрессии в отношении крестьянства в период коллективизации, а также в отношении всех других категорий лиц, осужденных по политическим, социальным, национальным и иным мотивам в 1920-1950-х гг.

18 октября 1991 года был издан Закон о реабилитации жертв политических репрессий, где власти напрямую осуждают преступления советского режима. Политическими репрессиями в документе названы не только неправосудные приговоры по «политическим» уголовным статьям, но и административные меры — ссылки, высылки, направления в спецпоселения, привлечение к принудительному труду и т. д. Жертвами признаются не только сами репрессированные, но и родственники расстрелянных или погибших в тюрьмах и лагерях и реабилитированных посмертно.
В тоже время, говоря о духовном наследии богослова Байрам-‘Али ар-Риджа, необходимо отметить, что на сегодняшний день, нам почти ничего не известно о судьбе его богатой библиотеки, о его трудах. Единственная известная копия одного из его рукописных трудов на арабском языке, нуждается в квалифицированном переводе для дальнейшего введения ее в научный оборот.

Что касается судьбы самого села Рича, то оно на протяжении всей своей истории привлекало к себе внимание известных представителей науки, культуры и искусства, религиозных и военных деятелей. Во времена Кавказской войны здесь творил князь Григорий Гагарин (1810–1893) — художник «не по званию, а по призванию», — как его называл русский публицист и критик В.Г. Белинский (1811–1848). Среди его многочисленных работ есть и вид сел. Рича с его остроконечным минаретом, который помещен в альбоме «Живописный Кавказ», изданном в г. Париж (Франция) с подтекстовками на французском языке. В свое время здесь побывали известный ученый-ориенталист Николай Ханыков (1822–1878), генерал-лейтенант, знаток этнографии и археологии, эпиграфики и нумизматики Иван Бартоломей (1813–1870), дагестанские ученые-арабисты ‘Али Каяев (1878–1943), Бахадур Малачиханов (1882–1937) и Магомед-Галиб Садыки (1918–2000), кавказоведы Леонид Лавров (1909-1982), Амри Шихсаидов (род. 1928) и многие другие. В сел. Рича в 1996 году российский кинорежиссер Сергей Бодров (род. 1948) снял свой культовый художественный фильм «Кавказский пленник» (1996) — обладатель нескольких престижных кинопремий, с прекрасным актерским дуэтом Олегом Меншиковым (род. 1960), снявшимся в необычной для себя роли простоватого прапорщика и Сергеем Бодровым (1971–2002), в роли рядового, получившим популярность у нового поколения зрителей.




Автор: ‘Али АЛБАНВИ

Источник: https://www.proza.ru/2019/01/05/1400