З.С. Арухов

С течением времени все очевиднее, что активные попытки закрепления на Кавказе сил евро-атлантического блока являются результатом спланированной Западом глобальной геостратегической политики. Прежде всего, она направлена на ослабление позиций России в этом регионе и дальнейшее продвижение евро-атлантических сил на Восточное побережье Каспия, в Центральную Азию. Вспомним, что такая же политика проводилась США и государствами НАТО на Балканах, при одновременном закреплении своего присутствия и оказания существенного влияния на развитие социально-экономических, этно-религиозных и военно-политических процессов в этом регионе мира. Вероятно, именно такого подхода требует тактика целенаправленного прорыва в хартленд, к сердцу Евразии.

В данной статье с приложением на Республику Дагестан рассматриваются некоторые проблемы, связанные с характером продвижения сил Евро-Атлантики в так называемый хартленд – нынешнюю Центральную Азию с отдельными прилегающими к ней территориями. По нашему мнению, Дагестан в этом глобальном геостратегическом проекте освоения материка представлял именно ту часть ландшафта, которая до 1999 года оставалась как бы не освоенной. Иными словами, Дагестан рассматривался в качестве мелкой детали, находившейся вне общей геополитической картины евразийского континента, нарисованного в свое время З. Бжезинским1. Именно поэтому 1999 году была предпринята попытка силового освоения и этой уникальной территории. Однако уникальность Дагестана вновь была подтверждена, и на этот раз тем неоспоримым фактом, что покорить его не удалось даже тем мировым силам, которые вокруг него создали управляемые «мини-империи» и новые геополитические коалиции. Не сумев поглотить кавказский хартленд, каковым мы с полным основанием можем именовать

Республику Дагестан, силы Евро-Атлантики после 11 сентября 2001 года устремились с западного побережья Каспия к хартленду классическому, хартленду Маккиндера – в Центральную Азию. При этом обратим внимание на то, что в начале XXI века Збигнев Бжезинский рекомендует Соединенным Штатам контролировать Евразию главным образом со стороны ее приморья (римленда), поощряя страны этой полосы удовлетворять свои многообразные аппетиты за счет материковой глубинки. Но, как предполагал В. Цымбурский, Евро-Атлантика в лице вашингтонской и натовской брюссельской бюрократии могла предпочесть иной сценарий экспансии: сценарий с прорывом в хартленд через Кавказ и с обеспечением себе возможности одновременного давления на все незападные евроазиатские державы из «новой» Центральной Азии и Каспийского бассейна1.

Этот блестящий прогноз В. Цымбурского, данный им за три года до начала операции в Афганистане, которая дала США долгожданную возможность наконец-то пробиться в хартленд. Более того, прогноз, данный до событий 11сентября, сегодня оправдывается в полной мере. Причем вначале, этим силам, действительно, следовало надежно обосноваться на Балканах, что и было достигнуто в результате югославской кампании. Разгромив Югославию при помощи исламистов, Евро-Атлантика взяла под свой контроль весь восточноевропейский коридор. При этом была применена новая для «демократического сообщества» техника экспансии без кооптации в его структуры новых членов, - ведь в противном случае она могла бы грозить размыванием этих структур и снижением их дееспособности. В результате Македония, Болгария, Словакия, Румыния, Албания оказались охвачены натовским пространством, не будучи приняты в члены этой организации и не получив формального права влиять на ее политику2.

Исходя из тезиса об «управляемости конфликтов», на определенных этапах развития кризисных ситуаций на Кавказе не исключалось также легитимное расширение зоны военного присутствия Запада через пресловутое миротворчество (Абхазия, Нагорный Карабах, Чечня), так как доступ в Центральную Азию из Восточной Европы НАТО мог получить не иначе, как через Кавказ. Именно здесь «несущими конструкциями этого стратегического моста» охотно могли послужить Грузия и Азербайджан. Они вполне могли бы принять у себя войска «мирового сообщества», хотя бы под предлогом умиротворения Абхазии и Карабаха1. Кроме того, евро-атлантическими силами всячески могли стимулироваться полузатухшие национально-этнические и религиозные конфликты, прямо или через третьи страны разжигаться новые, в результате чего можно было достичь «рассредоточения усилий России и ее экономического изнашивания»2.

В период военных событий 1999 года в Дагестане также нельзя было исключать введения на Кавказ войск НАТО с миротворческой инициативой. При радикальном стечении обстоятельств и при расширении географии конфликта иностранные войска действительно могли оказаться в регионе и при этом не обязательно они должны были быть американскими. Это мог быть любой контингент из состава миротворческих сил ООН. Данные войска могли быть введены на территорию Грузии, они же вполне могли оказаться и в Азербайджане, - например, при искусственном обострении проблемы разделенного лезгинского народа. Данная проблема, подчеркивал А. Молотков, принципиально важна для понимания ситуации на Кавказе: лезгины разделены между Дагестаном и Азербайджаном, и при складывании определенных условий «они могут поставить вопрос о том, что нуждаются в поддержке и защите». И тогда на Кавказе появятся иностранные войска, мотивирующие свои действия «необходимостью защиты лезгинского народа»3.

Столь критическое развитие ситуации нельзя было исключать в прошлом, и с этим следует считаться в будущем, потому что подобные гипотетические сценарии некоторыми американскими стратегами рассматривались вполне серьезно. Например, в 1998 году американский политолог Ариель Коэн писал, что «интересы США на Кавказе заключаются в предоставлении гарантий независимости и территориальной целостности Грузии, Армении и Азербайджану; осуществлении контроля над Ираном и любыми проявлениями исламского фундаментализма; обеспечении доступа к энергетическим ресурсам; предотвращении возможного возрождения российских имперских амбиций в регионе». Соединенные Штаты, по его мнению, должны «оградить области своих стратегических интересов от возможных опасностей, усиливая гражданские институты и экономические рынки в трех кавказских республиках, развивая поддерживаемую Турцией и Израилем коалицию Грузии и Азербайджана»4. Эти меры, по его мнению, призваны «гарантировать американским энергетическим компаниям возможность строительства нефте- и газопроводов на Запад через Черное и Средиземное моря вместо «северного» пути - через Россию и «южного» - через Иран. Если Вашингтону не удастся получить политические дивиденды на Кавказе, американские интересы, так же, как и интересы ключевых союзников США, Турции и Израиля, окажутся в опасности. В выигрыше останутся антизападные силы в России и Иране1.

Согласно А. Коэну, для обеспечения своих интересов на Кавказе Соединенным Штатам необходимо было усилить политическую поддержку проекта трубопровода Баку - Джейхан. Ариель Коэн прямо признавал, что в американских интересах «производить перекачку нефти из Каспийского моря через Грузию и Турцию, нежели через Иран или Россию, так как северный или южный путь создаст возможности для России или Ирана контролировать значительно большую часть рынка энергоресурсов».

Американский политолог предлагал также «начать переговоры с лидерами этнических групп Северного Кавказа, который представляет собой «котел межэтнических противоречий, находящийся на грани взрыва». Следовательно, Соединенные Штаты должны «наращивать свои информационные и аналитические возможности в регионе, наладить диалог с лидерами автономий Северного Кавказа, что гарантировало бы стабильность, взаимопонимание и мир»2.

Некоторые российские политики в ответ на подобные американские амбиции предлагали принудить Азербайджан и Грузию считаться с интересами России, в связи с чем следовало бы более решительно поддержать Абхазию, Южную Осетию, Нагорный Карабах, лезгин в Азербайджане в их стремлении к национальному самоопределению, поддержать русских в сопредельных государствах. Несомненно, эти меры осложнили бы отношения между закавказскими республиками и граничащими с ними субъектами Российской Федерации. Задача же состояла в том, чтобы независимость, экономическое процветание и благополучие граждан были гарантированы вне зависимости от блоковой принадлежности этих государств.

Изучение возможностей использования «миротворческих миссий» в этнических конфликтах стимулируется тем обстоятельством, что после Балкан на пути продвижения в хартленд перед силами Евро-Атлантики стоит глобальная задача закрепления на Кавказе. В этом смысле провоцирование «лезгинского сценария» на севере Азербайджана может быть связано не только с желанием свертывания северных маршрутов бакинской нефти, но и с обеспечением контроля над транспортировкой углеводородов через Грузию в Турцию. Многолетнее присутствие американских баз на территории Саудовской Аравии и ряда государств Персидского залива создает для этого необходимый прецедент. Нетрудно заметить, что и здесь роль Турции как союзницы по блоку НАТО весьма существенна. В данном случае она должна будет играть роль Саудовской Аравии на Ближнем Востоке. Отличие состоит лишь в том, что Саудовская Аравия располагает нефтяными запасами, столь необходимыми экономике США, а Турция, в силу своего географического расположения, имеет транспортные возможности для экспорта каспийской нефти. Ключевое значение приобретает при этом транспортировка нефти и природного газа без пересечения российской территории, на которой находятся, кстати, и лезгинские районы на Севере Азербайджана и Юге Дагестана. Поэтому крупнейшие в мире западные нефтяные концерны «Шеврон», «Мобил» и «Шелл» финансируют изыскания исключительно по проекту трассы Бaку-Джейхан. Несмотря на то, что военное обеспечение этой трассы должно быть возложено на члена НАТО – Турцию, Азербайджан также пытался предложить североатлантическому блоку создать свои военные базы на его территории1.

Среди составных частей сценария по долгосрочному закреплению США и их союзников на Кавказе должны быть упомянуты многие факторы. К ним относятся каспийская нефтяная эпопея; включение Закавказья руководством североатлантического блока в зону ответственности армии США, трактующих Каспий как сферу своих жизненных интересов; непосредственное американо-турецкое участие в военном строительстве Грузии; уверения некоторых политиков Азербайджана о возможности обустройства американских или турецких баз на территории этой республики2.

Таким образом, США, пытаясь распространить влияние североатлантического блока до границ Китая и Гималаев, преследуют стратегическую цель вбить клин в отношения между Россией и новыми нефтедобывающими странами Каспийского бассейна. Одновременно под видом насаждения демократии американские миссионеры пытаются оказать влияние на все сферы жизнедеятельности прикаспийских государств. Активизацию своей деятельности в регионе англо-американские силы обычно объясняют озабоченностью проблемами сохранения мира и стабильности. Между тем, как указывает Фабрицио Виельмини, все гораздо проще, так как цель всей политики вокруг Каспия указана в книге Збигнева Бжезинского «Большая шахматная игра» - получить полный контроль над евразийским континентом, помехой на пути к реализации которой стала Россия3.

В событиях на Кавказе многие эксперты отчетливо выделяют элементы «югославского сценария» на его раннем этапе. Налицо те же постоянно подогреваемые сепаратизм, национализм, религиозный фанатизм, подолгу сохраняемые очаги напряженности (Нагорный Карабах, Абхазия, Чечня), взаимные территориальные претензии и т.д.1 В случае с Чечней в отдельные периоды конфликта также можно было проводить прямые аналогии с косовским кризисом. Намерения англо-американских кругов по развязыванию кавказской войны были ясны уже в 1992-1993 годах. Только необходимость осуществления предварительных шагов и ожидание благоприятного момента задержали кавказское наступление до завершения его предварительного этапа - войны НАТО против Югославии.

С точки зрения стратегической французский публицист Л. Ларуш рассматривает вооруженное вторжение банд чеченских сепаратистов в Дагестан в 1999 году и Балканскую войну как звенья единой цепи, как «естественный вспомогательный этап для общей дестабилизации Закавказья и Центральной Азии»2. Таким образом, вооруженный конфликт 1999 года в Дагестане должен быть рассмотрен в контексте «геополитических войн» конца XX века, что свидетельствует не только о геостратегической важности республики, но и о характере реализации глобальных планов сил Евро-Атлантики на евразийском континенте.

С точки зрения геополитической, смысл дагестанской и, шире, всей северокавказской ситуации в 90-х годах ХХ века Вадим Цымбурский раскрывает в трех взаимодополняющих ракурсах, которые необходимо рассмотреть несколько подробнее. Предварительно надо отметить, что предложенный им подход нам представляется наиболее продуктивным в плане выявления основных причин вооруженного вторжения чеченских банд-формирований в Дагестан. Три ключевых компонента его анализа составили: (1) образование региональных «империй»; (2) геополитическая роль «агентурного ислама» в форме ваххабизма; (3) формирование нового межцивизационного пояса. Первые два компонента, на наш взгляд, имеют непосредственное отношение к Дагестану и должны быть обсуждены подробно. В то же время мы понимаем, что нельзя недооценивать значимость и третьего ракурса всей этой проблематики, который В. Цымбурский считает даже важнейшим и соотносит с новой и древней реальностью3 - формированием межцивилизационного пояса Евро-Азии, обозначившегося в 90-х годах в качестве собственно геополитической величины. Этот пояс протянулся от Восточной

Европы с Балканами через Кавказ, далее через постсоветскую («новую») Центральную Азию и через «старую» Центральную Азию, то есть Тибет, Синьцзян и Монголию до Корейского полуострова. Этот межцивилизационный пояс земель, с которым смыкается и вестернизированная турецкая Анатолия, пролег между платформами «коренной» романо-германской Европы, арабо-иранского Ближне-Среднего Востока, России, Индии и «коренного» Китая. С «основной земли» любой из этих цивилизаций по нему можно достичь любой другой платформы, перемещаясь по их переходящим друг в друга континентальным окраинам.

Геополитический анализ первого компонента проблемы – формирование региональных «империй» – в его северокавказском ракурсе предполагает исследование имперских амбиций Чечни, отразившиеся на военно-политической обстановке в Дагестане. В общекавказском же ракурсе характер геополитической ситуации определялся тем, что после ослабления российского присутствия на Кавказе здесь стали оформляться как суверенные силы местные малые «империи». На начальном этапе это произошло в Закавказье, где на роль таких «империй» вышли еще в конце существования СССР полиэтнические Грузия и Азербайджан. В первой половине 90-х годов Закавказье явно разделилось на причерноморскую и прикаспийскую зоны: каждую такую зону образовывала местная «империя»1.

Вместе с тем все активнее проявлялся и характер «имперских» амбиций Чечни. Геополитические претензии этой мятежной территории во многом объясняют причины эскалации военно-политической обстановки и ухудшения социально-экономического положения не только Дагестана, но и других приграничных субъектов России. С самого начала 90-х годов Чечня, пытавшаяся сформировать свой особый северо-кавказский центр силы, противостоящий России, была увлечена устремлениями северо-западных кавказцев (кабардинцев, черкесов, отчасти южных осетин), на которые она пыталась распространить свое влияние. Вместе с этими соседями чеченские отряды шли в Абхазию против грузинской «империи». Это было в 1992-1993 годах, позже – во второй половине 90-х годов в Чечне высказывались теоретические обоснования решения проблем другой «мини-империи» – Азербайджана. В частности, не исключалась возможность участия чеченских незаконных вооруженных формирований в карабахском конфликте. В данном случае, надо полагать, что преследовалась цель формирования благоприятного геополитического фона на территории Азербайджана, так как уже к этому времени отдельными ичкерийскими стратегами вынашивались планы вторжения в Дагестан. Такая политика Чечни в регионе объясняется несколькими причинами.

Во-первых, малые «империи» в лице Грузии и Азербайджана консолидировались внутри себя, преодолели смуту, стали сближаться между собой и с «натовской» Турцией, выступали организаторами контрроссийской оси ГУУАМ. В этот же период они участвуют в декларируемых планах транспортировки каспийской нефти на Запад в обход России и, вообще, в контексте идеи Евразийского транспортного коридора заявляют о себе как о наиболее естественном соединительном звене напрямую между Восточной Европой и постсоветской Центральной Азией. Чечня также пыталась принимать в этом активное участие путем создания Кавказского общего рынка, а также формированием новых региональных структур, связанных с использованием энергоресурсов региона при непосредственном активном участии европейского, прежде всего английского капитала.

Во-вторых, Чечня получила возможность полностью развернуться против России и, при намечающемся взаимопонимании с Тбилиси и Баку (а также и с Анкарой), приступить к строительству третьей малой «империи», устремляясь к Каспию. В зону этого строительства попадал Дагестан, до сих пор остававшийся в стороне от большой региональной игры, а теперь оказывающийся в одном из ее фокусов и немедленно выступивший против «имперствующих» соседей.

Действительно, с начала 90-х годов чеченские лидеры открыто претендовали на лидерство в северокавказском регионе. При этом они не скрывали своих политических амбиций и в Закавказье. По некоторым данным, Чечня какое-то время служила мостом для тайных воздушных поставок горючего и вооружения для Армении. Одновременно чеченские добровольцы пытались участвовать на стороне Азербайджана в карабахском конфликте. Свержение Звиада Гамсахурдии послужило толчком к «абхазской эпопее» чеченцев. Неожиданный результат всей этой внешней активности состоял в том, что она в значительной степени содействовала восстановлению политического веса России в Закавказье.

Тем не менее, можно утверждать, что еще до вторжения в Дагестан в августе 1999 года отдельные чеченские идеологи намечали более обширные военные программы. Как отмечал А. Богомолов, исламский военный проект не ограничивался не только рамками Дагестана, но и Северного Кавказа. При любой возможности он готов был распространиться на всю территорию мусульманского Кавказа. Так, по словам М. Удугова, «исламские военные подразделения», не дожидаясь возобновления войны в Нагорном Карабахе, планировали в 2000 году начать кампанию по восстановлению «мусульманских территорий Закавказья». Вторым направлением могла стать «Великая

Основная ставка в реализации этих программ делалась на необходимость налаживания контактов с военно-политическими силами за пределами Чечни. Однако надо сказать, что внешнеполитическая активность Чечни не отличалась продуманностью, поэтому подобные декларативные проекты лишний раз свидетельствовали о политических спекуляциях в отношении не только федеральной власти, но и соседних республик. Достаточно сказать, что характер внешних контактов Масхадова после первой военной кампании говорит об отчаянном лавировании в поисках любых возможностей признания за рубежом. На постсоветском пространстве чеченские сепаратисты чаще всего появлялись в странах Прибалтики и на Украине, где в политической элите были наиболее сильны антироссийские настроения.

После неудачных попыток признания на Западе в середине 90-х годов основное внимание было сосредоточено на южном направлении – чеченские эмиссары направились в Саудовскую Аравию, Судан, Турцию, ОАЭ, Пакистан, Малайзию, посещали Ливан, Иорданию и ряд других арабских стран. Здесь они предпринимали шаги в целях признания ее независимости «де-факто» другими государствами. В рамках этой политики Масхадов отправился также в США, где попытался убедить представителей большого бизнеса, прежде всего нефтяного, что именно Грозный, а не Москва может реально защитить их интересы в регионе. В то же время социологический опрос, проведенный в Грозном до первой военной кампании на предмет «с кем чеченцы хотели бы поддерживать свои отношения и жить вместе» ответили: с Россией – 80%, в союзе с Турцией – 5%, с Европой – 3% и 12% респондентов не были готовы к ответу. Результаты опроса руководством Чечни были тщательно засекречены.

Весьма показательными в плане реализации внешнеполитической программы являются визиты чеченского лидера в США и Турцию, а также оценки их значения со стороны представителей политической элиты республики. После возвращения из зарубежного турне было заявлено, что международное признание должно последовать в самое ближайшее время. После визита в Турцию А. Масхадова именовали уже не просто «свободным президентом свободного чеченского государства», но и «лидером мусульман Кавказа». После американской поездки было объявлено о том, что американские, канадские и другие иностранные эксперты в беседах с чеченским руководителем признали Чечню независимой «де-факто», и предупредили, чтобы она «ни в коем случае не поддавалась влиянию России».

Несмотря на эти декларативные заявления, Чечня находилась в режиме жесткой международной изоляции. Только афганское правительство талибов выразило готовность признать независимость Чечни, что во многом объяснялось тем, что в этот период они рассматривали Россию как главного поставщика вооружения для противостоящей им коалиции.

С точки зрения геополитических интересов России и обеспечения региональной безопасности страны, военные конфликты в Чеченской Республике имеют особое значение. В результате них произошло фактическое разрушение геополитической целостности всего Северо-Кавказского региона, разрыв транспортных коммуникаций, нарушение регионального этно-демографического баланса в связи с перемещением больших масс беженцев и вынужденных переселенцев, превращение Северного Кавказа в своеобразный криминальный анклав, ставший, в свою очередь, одним из важнейших факторов, подрывающих национальную безопасность Российской Федерации1.

По мнению английского исследователя Анны Матвеевой, последовавшие после первой чеченской войны события показали, что внутренняя суматоха в этой республике, вызванная кровной местью и клановой борьбой за власть, в значительной степени дестабилизировала ситуацию в Дагестане2. К факторам дестабилизации можно отнести насилие в приграничных районах и преследуемые некоторыми чеченскими лидерами территориальные притязания; военная связь между ваххабитами в Чечне и Дагестане; напряженные отношения среди местного чеченского населения; милитаризация Дагестана и транспортная блокада республики. Однако вопреки широко распространенным ожиданиям война в Чечне, которая, начиная с декабря 1994 года, явилась важным фактором в дагестанской политике, не породила в республике сепаратистских настроений. Даже несмотря на то, что Дагестан не был вовлечен в эти события в полном масштабе, война имела серьезные последствия для внутренней стабильности и безопасности республики3.

Несомненно, события в Чечне оказали крайне негативное воздействие на экономику Дагестана: были прерваны все коммуникации, связывающие республики с другими регионами страны, приостановлено железнодорожное движение, в республику и из нее не отгружались товары транзитом через Чечню, грузовые и пассажирские составы подвергались грабежам. В 1993 году только на грозненском участке Северо-Кавказской железной дороги было ограблено 4 тыс. железнодорожных вагонов и с 559 поездов были похищены контейнеры, что привело убыткам на общую сумму в 11,5 млрд. рублей.

Война отразилась и на военно-политической обстановке в республике, в особенности на административной границе. 9 января 1996 года в городе Кизляр группой чеченских боевиков во главе с С. Радуевым были захвачены около 3 тыс. заложников. Эта террористическая акция 14-19 января отразилась на селе Первомайское, которое в результате операции по освобождению заложников было полностью разрушено. Кроме того, в результате военных действий в соседней республике Дагестан принял самое большое число беженцев – около 230 тыс. человек.

В ходе и после первой чеченской войны в течение нескольких лет Дагестан оказался фактически в транспортной блокаде. Известно, что через всю территорию Дагестана проходят железнодорожная магистраль, построенная в начале ХХ века, и автомагистраль федерального значения, связывающие Россию с Закавказьем и дальше - с Ираном. Эти транспортные артерии имеют стратегическое значение, поскольку являются, в сущности, единственными связующими звеньями между Россией с одной стороны, Азербайджаном и Ираном - с другой. Железнодорожный транспорт для Дагестана был и пока остается основным видом транспортных, в основном грузовых перевозок. После многолетнего лоббирования дагестанскому правительству удалось добиться выделения средств на строительство обходной железнодорожной ветки по маршруту Карланюрт-Кизляр, в обход Чечни соединившей Дагестан с Астраханью. Альтернативное железнодорожное сообщение прорвало блокаду, но впоследствии эта дорога также была объектом террористических нападений.

Немаловажное значение имело строительство не только железнодорожной ветки и участка автодорожной магистрали, но также нефтепровода в обход Чечни. Можно только представить, с какими трудностями столкнулась республика, изменяя в северном направлении практически все коммуникации и инфраструктуру, создававшиеся в течение нескольких десятилетий.

Дагестан имеет самое непосредственное отношение к развернувшейся в регионе геополитической игре вокруг разработки и транспортировки углеводородных ресурсов Каспия. Очевидно, что от ситуации в республике, от способности властей как Российской Федерации, так и самого Дагестана обеспечить здесь социальную и политическую стабильность во многом зависел и окончательный выбор основного маршрута для транспортировки на западные рынки азербайджанской нефти. Иначе говоря, в дагестанских событиях 1999 года невозможно игнорировать четкую взаимосвязь между политикой и главной ценностью Прикаспийского региона - нефтью. Наблюдатели обращали внимание на тот факт, что террористические акты в регионе, как правило, совпадали с активизацией переговоров по поводу выбора маршрутов транспортировки нефти1.

На транспортировку углеводородного сырья через территорию Дагестана события в Чечне и вызванная ими террористическая деятельность также оказали негативное воздействие. Для России, возможно это был даже более важный вопрос, чем строительство обходной железнодорожной ветки. Несмотря на соглашение с Чечней об обеспечении эффективного функционирования «северного» маршрута каспийской нефти, российские власти стремились избавиться от зависимости от чеченского правительства в этом вопросе. Более того, на мятежной территории широко практиковались масштабные хищения нефти из трубопроводов. Так, по данным российских правоохранительных органов, только в течение 1999 года из проходящих через Чечню трубопроводов было похищено нефти на 20 млн. долларов. Следовательно, на повестке дня стояла идея строительства трубопровода в обход Чечни через Дагестан для транспортировки нефти из Азербайджана до Тихорецка. В сентябре 1997 года было объявлено о намерении закладки трубопровода длиной 312 км и трех насосных станций. В январе 1998 года российской компании «Роснефтегазстрой» американцами было предоставлено 250 млн. долларов для строительства трубопровода в Дагестане. Ожидалось, что работы будут закончены в течение девяти месяцев. Дагестану за транзит это приносило бы до 30 миллионов долларов в год. Генеральным директором объединения «Дагнефть» Гаджи Махачевым было предложено осуществить этот обход не в регионе близкого к чеченским границам Хасавюрта, как предполагалось по российскому плану, а далее в восточном направлении, на территориях, где имелись перспективы для развития собственной дагестанской нефтяной промышленности. В данном случае расчет делался на то, что Дагестан обладает довольно скромными разведанными нефтяными ресурсами, и строительство трубопровода придало бы стимул развитию его нефтяной индустрии. Дагестанская делегация даже посетила Баку, чтобы перенять опыт Азербайджана в добыче сырой нефти и в привлечении внешних инвестиций.

Успех данного проекта подразумевал, что линия трубопровода, проходящего через Чечню, становилась не нужной, и республика не только лишалась выгод от транзита, но также столкнулась бы с необходимостью сокращения экспорта собственной нефти и свертывания технической помощи для средств обслуживания. Однако маршрут через

Дагестан был потенциально уязвим от террористических актов, и вооруженное нападение чеченских банд на Буйнакск в конце 1997 года только подтвердило эти опасения.

В контексте претензий на лидерство в северокавказском регионе обратим внимание на попытки военно-политической «элиты» Чечни по реализации некоторых геостратегических проектов. Они, как правило, осуществлялись в рамках и силами таких региональных организаций как Конфедерация горских народов Кавказа, Конгресс народов Ичкерии и Дагестана, «Исламская нация» и другие.

В середине 90-х годов ситуация на Северном Кавказе претерпела очередной этап качественных изменений. Вновь, как в начале 90-х годов, явными становились попытки геополитических противников России отсечь от нее Северный Кавказ и Закавказье. При этом некоторые наблюдатели утверждали, что вопреки своим декларациям в качестве инструмента геостратегической войны против России использовалась Конфедерация народов Кавказа (КНК)1. Как известно, конфедерация была основана в Сухуми в 1989 году во время первых грузино-абхазских вооруженных столкновений в период подъема активности национальных движений в республиках Северного Кавказа. Из этих движений три (кабардинское, черкесское и адыгское) объединялись общим адыго-черкесским корнем в единое черкесское движение. К этому же движению принадлежала и абхазская ветвь. Идеологически и географически они служили своего рода связующим звеном для значительной части всего Северного Кавказа. Пафос движения в тот период заключался в создании единой Горской республики со столицей в Сухуми.

В историческом плане идея создания такого государства впервые возникла в 1917 году, когда был создан Совет объединенных горцев Кавказа, а в 1918 году – провозглашена Горская республика. В нее входили Дагестан, Чечено-Ингушетия, Осетия, Карачаево-Балкария, Кабарда, Абхазия и Адыгея. Создание Конфедерации горских народов Кавказа (КГНК), несколько позже преобразованной в Конфедерацию народов Кавказа (КНК), явилось попыткой реанимирования этой объединительной идеи. В деятельности КНК можно было выделить два основных вектора активности: абхазский и чеченский. С самого начала своего образования КНК призывала к всемерной помощи абхазскому народу, воодушевляла добровольцев на вооруженную борьбу в Абхазии. Извне эта борьба в какой-то степени поддерживалась Турцией, а изнутри оппозиционными фракциями Верховного Совета России (1991-1992 годы). Российские парламентарии этого периода справедливо подчеркивали пророссийский компонент в абхазской политике. Он действительно был велик, и при нормальной консолидированной политике мог быть использован для закрепления Абхазии в качестве российского плацдарма на Кавказе. Однако в силу ряда обстоятельств декларируемый прорусский компонент абхазской политики оказался не задействован в плане решения реальных геополитических задач, а не декларируемый, но абсолютно реальный турецко-черкесский компонент все той же Абхазии стал развертываться со всей активностью. Постепенно в этой линии все четче стал выделяться не безопасный общечеркесский сепаратизм, нацеленный уже не на присоединение Абхазии к России, а на отделение от России всей «Великой Черкесии», той самой Горской республики, о которой говорили лидеры КНК.

Второй вектор - чеченский - был направлен на проект общекавказского устройства, в соответствии с которым КНК должна была вырасти не в великочеркесское, а именно в общекавказское государственное образование. В этом проекте Чечне отводилась роль северного форпоста Кавказа, и в результате формирования «абхазского батальона» чеченский вариант КНК стал наполняться «реальным боевым содержанием». Кстати сказать, именно боевой опыт участия в абхазских событиях катализировал активность военно-политической машины Ичкерии в плане реализации геостратегических задач в Дагестане. Более того, первые успехи в военных действиях в Абхазии в составе «миротворческих» сил КНК создали у военного руководства Чечни ощущение превосходства даже над Грузией и Азербайджаном, так как к тому времени эти «мини-империи» еще на стадии своего формирования в начале 90-х годов именно в результате войны потеряли свои территории.

Однако, как справедливо замечает К. Гаджиев, «когда говорили о КГНК, речь шла не о ясно и четко декларированной воле народов региона к какому бы то ни было государственному единству, а лишь о попытках отдельных группировок северокавказской интеллигенции сформулировать и реализовать некий проект государственного устройства, абстрагируясь при этом от реальности»1. Представительство от различных народов северокавказских республик в этой организации строго не учитывалось, принцип выборности или делегирование полномочий для тех, кто все же входил в рабочие и руководящие органы этой организации, также не соблюдались. Поэтому, вполне естественно, что в Дагестане не многие знали о существовании конфедерации, ее целях и задачах. Причем несколько раз члены конфедерации проводили совещания и в Махачкале, которые проходили практически незамеченными общественностью республики.

Как считает Ю. Анчабадзе, «независимое конфедеративное Кавказское государство, создание которого в программных документах КНК объявлялось главной целью, было романтической и утопической идеей, не имевшей шансов быть реализованной на практике. В то же время идея диалога, налаживания межэтнического и межконфессионального сотрудничества в регионе была вполне продуктивной и могла быть претворена в жизнь. Но воспользоваться этим благоприятным историческим шансом КНК не смогла. Ни один из инициированных Конфедерацией диалоговых проектов, - указывает Ю. Анчабадзе, - не привел к ощутимым результатам – ни в период учреждения этой организации, когда ее резко и безапелляционно заявленная позиция исключила всякую возможность налаживания контактов между грузинами и абхазами, ни позднее. И конечно, КНК «подкосила» чеченская война, ибо Конфедерация так и не смогла дать адекватного ответа на ситуацию, во всяком случае, такого ответа, который подразумевался, исходя из программных постулатов организации, взявшей на себя ответственность за судьбы Кавказа и его народов»1.

Однако даже при наличии со стороны чеченского руководства выраженных претензий на лидерство в регионе дагестанские власти пытались наладить с ним диалог. В январе 1998 года Народное Собрание Дагестана попыталось установить контакты с чеченским парламентом, направило парламентариям из соседней республики приглашение посетить Махачкалу для обсуждения необходимых шагов для стабилизации. Однако с чеченской стороны отмечалось нежелание поддерживать официальные отношения, в силу чего не подписывалось и Соглашение о дружбе и сотрудничестве, предложенное дагестанской стороной еще в ноябре 1996 года. Председатель Государственного совета РД Магомедали Магомедов надеялся подписать соглашение в феврале 1998 года в ходе его посещения Грозного. Это намерение также не было осуществлено, поскольку чеченские лидеры считали, что Чечня - независимое государство, а Дагестан - субъект Российской Федерации, а посему мог подписывать двустороннее соглашение только с определенным районом Чечни, но никак не с чеченским правительством. Однако во взаимоотношениях с Чечней протокольное оформление договора было необходимо для «совместной борьбы с преступностью в приграничных районах, обеспечения безопасности и оказания экономической помощи Чечне в восстановлении разрушенной республики»2. К сожалению, необоснованные амбиции чеченских лидеров исключали всякую возможность конструктивного диалога.

В целом позицию дагестанских лидеров по отношению к властям Чечни можно было характеризовать как чрезвычайно сдержанную из-за опасений провоцирования любой враждебной реакции. Возможно, эта осторожная позиция была оправдана и диктовалась стремлением не подрывать положение Масхадова и его относительно умеренных сторонников. В противном случае, в соседней республике могли быть созданы условия для укрепления радикальных сил1.

Другое вероятное объяснение этому аналитики усматривают в том, что в этот период Дагестан сам находился в нелегких социально-политических условиях. Напряженные межнациональные отношения и экономическая депрессия создавали обстановку внутренней нестабильности, которая могла усугубиться из-за внешнего давления. Это вынуждало вести сбалансированную политику, способную смягчить напряженные отношения. Таким образом, дагестанские лидеры воздерживались от публичных оценок любых требований относительно территориальных вопросов, которые предъявлялись с другой стороны административной границы. Надо сказать, что на неофициальном уровне такие требования достаточно активно провозглашались. Например, некоторые идеологи чеченского сепаратизма разработали и методично внедряли в общественное сознание исторически ложный тезис о некогда едином территориальном образовании под названием «Дегиста», состоящем из Чечни и Дагестана. Утверждалось, что Чечня якобы уже освобождена и теперь очередь за Дагестаном. В рамках этой абсурдной программы готовились даже карты, проекты разделения земель с учетом характера расселения местных этносов, распространялись газеты, листовки. Однако народы Дагестана уже на самой ранней стадии этой авантюры дали фальсификаторам понять, что их планы не имеют ничего общего с тем историческим путем развития, который они избрали. Тем временем, идеи относительно объединения Чечни и отдельных частей или даже всего Дагестана получали все новые импульсы. Например, организация «Исламская нация», основанная в Грозном в августе 1997 года, объявляла своей целью создание «имамата», некоего государственного образования, которое должно было включить в себя все страны, объединенные Шамилем в XIX веке. Движение выступало за присоединение Дагестана к Чечне в рамках отдельного исламского государства, что означало бы восстановление Дагестана в его исторических границах, которые существовали во времена имамата Шамиля. По мнению А. Матвеевой, это была удобная формула для того, чтобы избежать любого формального обвинения в преследовании территориальных притязаний к Дагестану. Согласно идеологам «Исламской нации», их цель состояла в том, чтобы предотвратить раскол между чеченцами и народами Дагестана на основе этнической принадлежности, устранить изоляцию Чечню от Дагестана1.

По мнению некоторых чеченских стратегов, такое объединенное чечено-дагестанское государственное образование экономически было бы более жизнеспособным, имело бы широкий доступ к Каспийскому морю, и поэтому обладало бы большими возможностями для получения признания за рубежом. Как видно, идеологическое обоснование экспансионистских целей чеченских стратегов осуществлялось задолго до вооруженного вторжения на территорию Дагестана в 1999 году. К этой кампании были привлечены научные круги, информационно-пропагандистский аппарат, которые предпринимали отчаянные попытки с исторической точки зрения обосновать проживание вайнахов на всем степном пространстве Северного Кавказа – от Крыма, Дона до Волги и Каспийского моря. Именно эти обширные территории объявлялись зоной жизненных интересов вайнахов2. В псевдонаучных статьях осуществлялась подгонка источников под экспансионистские идеи чеченских идеологов, исторические события и факты не только не получали сколько-нибудь достоверную интерпретацию, но и откровенно фальсифицировались.

Властные группы чеченской военно-политической «элиты» в целях реализации своей военно-политической программы так или иначе поддерживали «стратегическое партнерство» с экстремистски настроенной непримиримой оппозицией под командованием Радуева, Хаттаба, не говоря уже о Басаеве. Решающую роль в планах по созданию исламского государства в составе Чечни и Дагестана, по их мнению, могли сыграть три ключевых элемента внутреннего влияния в Республике Дагестан.

Первый элемент состоял из комбинации мощного религиозного фактора с учетом потенциала ваххабитского движения в Чечне и Дагестане и боевого опыта, полученного незаконными вооруженными формированиями на мятежной территории в ходе первой военной кампании и последующего вооруженного сопротивления сепаратистов.

Второй элемент, которому экстремистские чеченские силы придавали серьезное значение, был связан с национальными движениями в Дагестане и во всем регионе. На наш взгляд, усиление чеченского фактора в КГНК в середине 90-х годов в том числе было направлено на перманентное использование этого элемента воздействия на внутреннюю обстановку в Дагестане, так как представителями от некоторых народов республики в этой структуре были и активисты национальных движений. Однако здесь особые надежды возлагались на лидеров тех национальных движений, которые поддерживали прямые контакты с чеченским военным командованием в ходе боевых действий 1994-1996 годов, и имели собственные вооруженные формирования и группировки.

Как известно, после вооруженного вторжения в Дагестан в августе 1999 года его объявленной целью было создание исламского государства. Следовательно, этно-национальный фактор был проигнорирован, иными словами, ставка на национальные движения с самого начала себя не оправдала. Это можно объяснить тем, что, во-первых, в самом Дагестане, и в особенности в северных и северо-западных районах республики, национальные движения не имели популярности. Во-вторых, лидеры движений этого региона еще до августа 1999 года не только категорически выступили против вторжения чеченцев в Дагестан, но и приняли активное участие в вооруженном сопротивлении агрессорам.

Что касается выбора аварских районов для вторжения, то, скорее всего, он диктовался тремя основными факторами: военно-географическим, религиозно-конфессиональным и этно-демографическим. Во-первых, с военной точки зрения и с учетом труднодоступного горного ландшафта местности в этих районах на первом этапе легче было позиционироваться, а на последующем - закрепиться для создания неподконтрольных республиканским властям псевдо-шариатских анклавов по типу Карамахи и Чабанмахи. Кроме того, эти районы непосредственно граничат с Чечней, что облегчало задачу ввода и вывода бандформирований и переброски дополнительных сил и средств с чеченской территории. Во-вторых, к тому времени ваххабитские общины нашли свое наиболее активное распространение именно в этом регионе. К тому же идеолог ваххабитского движения Дагестана Багаудин Магомедов родом происходит из Цумадинского района, и ему же было поручено руководство на этом направлении, проваленное им на самом раннем этапе. В-третьих, делая ставку на этно-демографический фактор, лидеры бандформирований учитывали численное преимущество аварцев среди других народов Дагестана, их вероятные надежды на политическое лидерство в республике, а также характер внутриэтнической ситуации, так как среди некоторых малочисленных этносов входящих в аварскую языковую группу (например, андийцев) отмечались тенденции к обособлению. В этом смысле, не исключено, что в целом экстремисты руководствовались выражением «Кто владеет Аваристаном, тот владеет Дагестаном, а кто владеет Дагестаном, тот владеет Кавказом».

Кстати сказать, в отношении андийцев, возможно, учитывались и некоторые исторические факты, согласно которым в период существования имамата Шамиля, они не вполне были согласны с его политикой, и имели пророссийскую ориентацию. Историческая аналогия в данной ситуации должна была бы свидетельствовать об обратном, то есть андийцы, по логике агрессоров, должны были быть настроены против дагестанских властей, якобы препятствующих их этнической самостоятельности1. Однако именно на андийском направлении чеченские экстремисты столкнулись с наиболее яростным сопротивлением местных ополченцев. Именно благодаря стойкости и боевому духу андийцев, практически ни одно андийское селение боевики не смогли занять.

И, наконец, в качестве третьего элемента воздействия на ситуацию в Дагестане чеченские экстремисты рассматривали местное население, якобы недовольное властями, неспособными изменить экономическую и общественно-политическую ситуацию в республике. Очевидно, здесь они имели в виду также честолюбивые устремления отдельных политических деятелей, которые не были обеспокоены интересами безопасности республики и России в целом. Кроме того, в геополитических планах чеченского руководства предполагалось использовать и этнический фактор. В Дагестане, как известно, проживает несколько десятков тысяч чеченцев, причем они составляют значительную часть населения Хасавюртовского и Новолакского районов, прилегающих к Чечне. Грозный официально не поднимал вопроса о присоединении этих территорий, и ограничивался требованиями защиты прав этнических чеченцев в Дагестане. Вместе с тем через существующие здесь чеченские общественные организации Грозный активно влиял на ситуацию в этих районах, и делал все возможное, чтобы фактически вывести их из-под контроля официальных дагестанских властей.

В Чечне не могли не понимать, что ее возможности противостояния российскому давлению были весьма ограниченными. В этих условиях политический союз с Дагестаном мог бы дать весомые козыри и, естественно, в Чечне строили планы о возрождении чечено-дагестанского союза, аналогичного тому, что существовал во время Кавказской войны в XIX веке. Однако подобный союз был невозможен с руководством Дагестана, которое в Грозном рассматривалось как пророссийское. Идеальным вариантом была смена политической элиты Дагестана и приход к власти антироссийски настроенных лидеров. Для этого чеченское военно-политическое руководство попыталось вызвать в Дагестане в августе 1999 года масштабный и, главное, затяжной общественно-политический кризис.

Вместе с тем ситуация в самом Дагестане, где к тому времени накопилось немало внутренних противоречий и потенциальных конфликтов, позволяла чеченским лидерам искать и находить союзников из числа ваххабитов. Поэтому одновременно развивались контакты с претендующими на власть политическими группами, религиозными и общественными движениями Дагестана. На первый план выдвинулись организации ваххабитского толка, с которыми и было осуществлено вооруженное вторжение летом-осенью 1999 года.

Таким образом, в данном ракурсе геополитический расклад постсоветского Кавказа (с Закавказьем) в соответствии со схемой, предложенной В. Цымбурским, можно описывать через отношения между ядрами малых «империй» и выступающими против них перифериями, как охваченными формальными границами «империй», так и выходящими за эти границы1, но имеющими, как в случае с Чечней, свои гегемонистские амбиции в регионе. Именно летом 1999 года Дагестан и вписался в эту общекавказскую картину. Дальнейшие события показали, что предпринятое чеченскими вооруженными группами вторжение в Дагестан не нашло поддержки со стороны местного населения. Попытки использовать исламские лозунги полностью провалились в силу очевидности замыслов военно-политического руководства соседней республики осуществить прорыв к Каспию с тем, чтобы создать благоприятные условия для активизации американского присутствия в регионе. Позже в октябре 1999 года А. Масхадов прямо обратился к руководству североатлантического блока НАТО с предложением ввести в регион так называемые миротворческие контингенты и повторить пример наземной операции американцев в Косово.

Характерно, что в течение 90-х годов западные исследователи пристально изучали регионы Прикаспийского бассейна, в том числе многонациональный Дагестан, как стратегический регион, с точки зрения, прежде всего, богатых запасов энергоносителей. В связи с этим политическое спокойствие Республики Дагестан в новой геополитической ситуации нередко связывалось и с внешними факторами2.

По классификации З. Бжезинского, активными геостратегическими действующими лицами являются именно те государства, которые «обладают способностью и национальной волей осуществлять власть или оказывать влияние за пределами собственных границ с тем, чтобы изменить существующее геополитическое положение».

Если исходить из параметров данной классификации, то на арене кавказкой нефтяной геополитики действуют два основных геостратегических игрока - Россия и западная коалиция во главе с США. Следовательно, Дагестан, как самая большая прибрежная республика, рассматривался идеологами чеченского сепаратизма в качестве важнейшего плацдарма для выхода на внешние границы, к территориям, где США в течение нескольких лет после распада СССР планомерно закрепляли свое военно-политическое присутствие1.

После 11 сентября 2001 года в рамках контртеррористической операции эти американские планы стали реализовываться не только в странах Центральной Азии, но и на Ближнем и Среднем Востоке, примыкающих к каспийскому бассейну2. Как отмечает Джон Греннан, «в настоящее время стремление США управлять топливными ресурсами Каспийского региона в первую очередь объясняется тем, что энергетический сектор экономики прямо влияет на политику администрации Буша в Афганистане и Центральной Азии»3.

В середине 90-х годов, в США разрабатывались военно-политические планы и для западного побережья Каспийского моря. Согласно американским, турецким, иракским и иранским источникам, в 1994-1996 годах был подготовлен план военной операции «Шторм над Каспием». По словам американского политолога и эксперта Пентагона Д. Файна, в нем была предусмотрена высадка войск НАТО или американо-турецкого экспедиционного корпуса в кавказских портах в случае ухудшения ситуации на Северном Кавказе, в Калмыкии или осложнения отношений России с Грузией или Азербайджаном. Впоследствии идеологи «Шторма» рекомендовали создать северокавказскую конфедерацию. Кстати сказать, здесь можно провести интересные исторические аналогии: оккупация и последующая «конфедерализация» региона предполагались и в германо-турецком плане «Фельми», разработанном в 1941-1942 годах. Согласно ему, после капитуляции СССР предусматривалось расчленение Кавказа, Ирана и Ирака4. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в августе 1999 года в дагестанском походе чеченских сепаратистов явственно проступали интересы США и некоторых стран Запада, так как они давно рассматривают каспийский бассейн в качестве своего сырьевого придатка, охраняемого марионеточными режимами.

1 По свидетельству Анны Матвеевой, исследователя из Королевского института международных отношений в Лондоне, в период своего пребывания на Северном Кавказе она видела карту, где Чечня имела доступ к Каспийскому морю. См. об этом: Matveeva Anna. The Impact of Instability in Chechnya on Daghestan // Caspian Crossroads Magazine. Volume 3, Issue №3, Winter 1998.

2 Наиболее красноречивым примером служит, например, развязанная США, вопреки воле мирового сообщества, война против Ирака в марте нынешнего года.

3 Grennan John. Turkey's Energy and Investment Policies in the Context of Eurasian Geopolitics // Turkish Daily News. 8 August 2002.

4 Артемов Б. Есть ли выход из тупика? Рычагом для решения проблем должна стать экономика // Интерфакс ВРЕМЯ. 1999. 27 августа.

З.С. Арухов

Н. Национальная и региональная безопасность на Юге России: новые вызовы. Отв. ред. В.В. Черноус / Южнороссийское обозрение Центра системных региональных исследований и прогнозирования ИППК при РГУ и ИСПИ РАН. Вып. 14. Ростов-на-Дону, 2003. 160 с. (Стр.12-32)